Любава - Кай Вэрди Страница 6

— Все, — кивнула головой старушка, и, пошамкав губами, добавила, — Тонька-то зимой Витьку схоронила, а Колька еще по осени помер, а за ним и Тоська его убралася, к весне уж… Неуж не помнишь? — сдвинув брови, толкнула она рукой Петровича. — Совсем старый стал, память уж отказывает… — словно извиняясь, заворчала она.

— Чего-й то это я не помню? У тебя про живых спрашивали, а ты мертвых поминаешь, — закуривая и не выпуская цигарки из уголка рта, забормотал дед. — Старый я стал… Сама молодая больно!

— Да уж помоложе тебя буду, — уперла руку в бок баба Маня. — Говорю ж, совсем плохой стал! Забыл, что я на три года тебя моложе?

— Не моложе, а дурнее, — повысил голос дед. — Тебе до мово разума еще три года расти!

Илия, глядя на перебранку стариков, задумчиво улыбался. Не то, совсем не то ожидал он увидеть в Ивантеевке. И как только епархия на строительство здесь храма согласие дала? Для кого его тут восстанавливать? Для десяти стариков, которые и десяти лет не проживут? Деревушка-то вымирает… А по церковным записям в начале века в Ивантеевке проживало аж четыреста шестьдесят восемь душ, в Бережках двести сорок девять… Немаленькие поселки были, да и окрестные деревеньки тоже… Конечно, сильно прошедший мор подкосил, много умерло тогда, дети почти все, да и взрослых едва ли четверть осталась. Но ведь должны были еще нарожать!

— Нашли, что восстанавливать! Они б лучше магазин в тех Бережках поставили, а то на церкву замахнулись! Тама на двадцать верст окрест две деревеньки — сами Бережки да Кузькино, да и все, больше-то ничего и нетути. Наша-то Ивантеевка и вовсе уж не в счет! — спор стариков продолжался. Казалось, они и вовсе забыли о священнике, стоявшем рядом. — В Бережках еще живут люди, а в Кузькино и десять дворов наберется ли? Живут, как и у нас, старики одни бездетные да брошенные. А в магазин аж в Алуханск ездить надоть всем. Потому магазин нужнее вашей церквы! — взглянув на Илию, она при последних словах ткнула в него согнутым, изуродованным артритом пальцем, словно это Илия сейчас решал, что ставить в деревне — магазин или церковь.

— Храм тоже нужен. Нельзя все время о мирском думать, о душе тоже позаботиться надо, — примирительно произнес Илия.

Пока старики спорили, к ним начали подтягиваться и другие жители. Подходили, спрашивали, что здесь батюшка делает, кто-то подошел за благословением, одной бабульке пришлось пообещать, что обязательно отслужит молебен за упокой ее мужа, умершего три месяца назад, и утешить несчастную… Пока Илия занимался собиравшимися стариками, получившие благословение и утешающие слова собирались в кучку и обсуждали его появление. Наконец, у них созрел насущный вопрос, и баб Маня, на правах больше всех знакомой с батюшкой, подойдя, дернула его за рясу, обращая на себя его внимание:

— А гдей-то ты жить собираешься, ась? В церкви-то жить не сможешь… Там не то что крыши, стен нету…

— В храме и не живут, баб Мань, храм — это дом Господень, а мы в нем все гости. Жить я в доме буду, что недалеко от храма стоит. В администрации сказали, что он вполне пригоден для жилья.

— Энто в каком доме-то? Уж не Настасьином ли? — охнула Степановна, прижав платок к губам.

Илия улыбнулся, развел руками.

— Да я и не знаю, Настасьин это дом или нет. Мне не сказали. Объяснили, который, да ключ дали. Он слегка на отшибе стоит, крайний дом в деревне, ближе всех к храму. Ну, мне оно и удобней. Ну да посмотрю. Может, возле храма сторожка цела, так я в нее переберусь, мне много не нужно.

Старики тревожно переглянулись.

— В Настасьином, значит… Да… — прокряхтел Петрович. — Слушай, а мож, ну его, дом-то энтот, ась? Ступай вон хоть к нам жить, али вон к Степановне тож можно… А Настасьин-то дом ты ей мож оставишь, а?

Священник нахмурился:

— То есть — ей? Мне сказали, что дом пустой стоит, хозяев нет. Выходит, есть хозяйка? Я выгонять никого не собираюсь, если дом занят, поеду сейчас обратно, скажу, что ошиблись.

— Да годи ты… Ехать он куды-то собрался на ночь глядючи… Что дом-то пустой стоит, то тебе правду сказали, да только пустой он, да не пустой. Другие-то дома поразваливались, а этот стоит себе, будто кто ходит за ним. А то Настасья за ним приглядывает, больше-то некому… — степенно проговорил высокий, в теле, мужчина.

— Подождите… Баб Мань, Петрович, можете сказать толком, живет в том доме кто? Есть у него хозяева? — тревожно пробегая глазами по враз помрачневшим лицам, спросил Илия.

Старики снова сумрачно переглянулись, мелко, крадучись крестясь, Петрович, покашливая, вновь скрутил цигарку и начал нервно набивать ее самосадом. Прикурив, он покряхтел, вновь прокашлялся, и, взглянув на ждущего ответа священника, нехотя ответил:

— Живых-то хозяев у того дома немае… Померла Настасья-то… Давно померла. А дом-то стоит, да… Стоит, — и вдруг сердито воскликнул: — Сказывай давай, куды тебя определять-то? Ко мне, к Степановне вон, али таки к Настасье сунешься?

— В дом, который выделила мне администрация. На отшибе который, недалеко от церкви.

Илия стоял перед чуть живым плетнем своего нового дома. Дом как дом. Из хорошего, надежного камня. Старенький, конечно, но ничего, сойдет. Была бы крыша над головой да печь, еду приготовить. Он тихонько толкнул калитку, и та, сорвавшись с разваливающегося на глазах забора, рухнула наземь, рассыпавшись от удара на несколько частей. Илия пожал плечами и перешагнул через нее. Дорожка к дому… а впрочем, не было дорожки. Была трава, которая путалась в ногах, мешая идти. И была поросль каких-то не то деревьев, не то кустарников — Илия не очень-то в них разбирался — веточки под ногами и веточки… А что за веточки — после разбираться будем.

Рассохшиеся старые деревянные резные ставни, едва державшиеся на ржавых петлях, были заботливо закрыты. Казалось, что держатся они на весу только благодаря своим половинкам — опираясь друг на друга. Илия сделал себе в голове пометку, что их необходимо будет заменить при первой же возможности. Как, впрочем, и резное крылечко, на удивление неплохо сохранившееся, но все равно довольно сильно прогнившее.

Не рискнув идти в дом в облачении, Илия прямо на улице переоделся в мирское, аккуратно сложив рясу и убрав ее в машину.

По скрипучему крылечку, пару раз провалившись на прогнивших досках, он поднялся к двери, но замка на ней не увидал. Дужки, сплошь покрытые ржавчиной — те были, а вот замка не было. Снова пожав плечами, Илия толкнул дверь. Та, не выдержав подобного обращения, рухнула вовнутрь, подняв тучу пыли. Закашлявшись и утирая текущие из глаз слезы, Илия вернулся к машине, достал из своих вещей майку и, намочив ее, завязал на лице. Вернувшись к дому и подождав, пока пыль хоть немного осядет, он вошел. По скрипучим половицам сеней, то и дело проваливаясь на превратившихся в труху досках, он прошел к двери в дом, которая неожиданно легко открылась, снова подняв пыль в воздух. Войдя в дом, он огляделся.

Не считая жуткого слоя пыли и запустения, домик оказался очень уютным. Небольшая прихожая, с одной стороны ограниченная русской печью и приступками, что вели на не слишком большую лежанку, дальше — кухня-столовая-гостиная, из которой дверь вела, видимо, в жилые помещения. В гостиной — он решил называть ее так — в правом углу под потолком две почерневшие иконы за стеклом, настолько покрытые пылью, что узнать их было невозможно, перед ними давно погасшая лампадка. Под иконами две широкие деревянные лавки с удобными спинками, одна подлиннее, другая покороче, между ними большой, довольно широкий стол, на вид крепкий, добротно сколоченный, сверху покрытый некогда белой скатеркой с вышитыми васильками по канве. Перед столом четыре таких же крепких, удобных деревянных стула с резными спинками. Посередине стены над длинной лавкой большое, широкое окно, закрытое ставнями, сквозь щели в которых пробивались последние лучи заходящего солнца, занавешенное остатками некогда ярких, обшитых кружевами занавесок, а слева от стола большой, пузатый старинный комод со стеклянными верхними дверцами, сквозь грязное стекло которых проглядывали силуэты аккуратных стопок фарфоровых тарелок, блюдец и чашек.