Щепки плахи, осколки секиры - Николай Чадович Страница 6

— Что верно, то верно. — Смыков пощелкал ногтем по циферблату своих «командирских». — Двадцать лет сбою не давали, а тут — нате вам… Мы здесь уже полдня ошиваемся, а по часам только пятнадцать минут прошло.

— Неужели? — удивился Лева. — А ведь секундная стрелка почти не движется… Сейчас я сравню со своим пульсом… Семьдесят ударов за пять секунд… Или часы действительно врут, или в этом мире время течет гораздо медленней, чем у нас.

— А такое возможно? — поинтересовалась Лилечка.

— Если допустить, что пространство, как вид материи, может иметь бесконечно разнообразные формы, то столь же разнообразным должно быть и сопряженное с ним время.

— Ох, Боженьки, — вздохнула Лилечка. — Как мне домой хочется. Чайку бы морковного попить. Маньку бы горячую съесть. Умыться. Под теплое одеяло залезть.

— Маньку горячую не обещаю, но печенье и консервы у меня остались. — Верка встряхнула свой мешок.

— Беречь надо продукты, — наставительно заметил Смыков. — Предлагаю провести инвентаризацию, а в дальнейшем придерживаться режима строгой экономии.

— До каких, интересно, пор? — поинтересовались сразу несколько голосов.

— Пока не будут выявлены местные источники пропитания… или пока мы не протянем с голода ноги.

— Так оно скорее всего и будет, — добавила Верка.

— А вы не находите, что стало как будто бы теплее? — не вполне уверенно заявила Лилечка.

— Это от спирта… — буркнул Зяблик.

— Но я ведь почти не пила.

— Верно… И теплее и светлее, — поддержал подругу Лева. — Наверное, начинается местный рассвет.

— Неужели здесь и солнышко есть?! — обрадовалась Лилечка, о солнышке не имевшая никакого представления.

— Если и есть, то лиловое… Да еще, наверное, в форме бублика…

Вокруг творились какие-то странные вещи, и люди, пораженные фантастическим величием открывающейся перед ними картины, приумолкли. Сиреневая мгла редела, постепенно превращаясь в легкую сиреневую дымку, прозрачную во всех направлениях и даже, как ни странно, вниз.

Место, где сейчас находилась ватага, невозможно было описать даже приблизительно.

Если мысль о том, что человеческое зрение не способно распознавать вещи и явления сверхъестественного порядка, верна, то человеческий разум, столкнувшись со сверхъестественной проблемой, ведет себя куда более конструктивно, хотя и переводит эту проблему в плоскость более привычных аналогий.

Может быть, именно поэтому представший перед землянами чужой и загадочный мир казался людям не то грандиозной глыбой чистейшего льда, не то недрами хрустальной горы, не то дном незамутненного озера. Пространство, со всех сторон окружавшее их, выглядело как сияющая сиреневая бездна, но, несомненно, таковой на самом деле не являлась. Ноги ощущали под собой опору, а глаза различали еле заметную сеть туннелей или капилляров, во всех направлениях пронизывающих этот не то лед, не то хрусталь. Вглядевшись пристальней, можно было заметить, что в смутно угадываемых пространственных лабиринтах копошится какая-то жизнь, разбуженная теплом и светом.

— Клянусь, я что-то такое уже видела во сне! — заявила Верка, к которой вернулся дар речи. — Это кусок сыра. Прозрачного, насквозь дырявого сыра. В дырках гнездятся крохотные мошки. Вроде нас с вами.

— Под ноги глянуть боязно, — призналась Лилечка. — Как будто по стеклу ступаешь. Вот-вот хрустнет…

— Жаль, Толгая с нами нет, — посетовал Смыков. — Некого и в разведку послать.

— А я тогда на что? — возмутился Зяблик. — Даром, что ли, казенный спирт сегодня жрал?

Не дожидаясь благословения, он осторожно двинулся вперед, не отрывая подошв от того, что в данный момент служило ему опорой. Со стороны Зяблик напоминал смельчака, решившего по тонкому льду форсировать морской пролив. Все с напряжением следили за ним, воздерживаясь даже от обычных в таких случаях советов и подначек.

Пройдя по прямой метров пятьдесят. Зяблик свернул в сторону. Шагал он теперь гораздо уверенней, чем прежде, хотя смотрел в основном под ноги, а не по сторонам. Однако вскоре он остановился, и явно не по своей воле.

— Все! — объявил Зяблик. — Точка. Дальше не могу.

— А что там такое? — осведомился Цыпф. — Стена?

— Не знаю. Но хода нет. Как в матрас уперся.

— Совсем недавно я говорил о том, что наше трехмерное пространство изотропно, то есть оно позволяет свободно двигаться в любом направлении, — напомнил Цыпф. — Здесь же этот закон, вероятно, неприменим. Среди многих измерений этого мира есть и такие, которые в принципе нам недоступны.

— Что же тогда прикажешь делать? — Зяблик повернул назад. — С тросточками ходить, как слепые?

— Возможно, со временем мы научимся отличать доступные измерения от недоступных. То, что Вера Ивановна назвала дырками в сыре, наверное, и есть те самые открытые для трехмерных существ пространства.

— Все это хорошо, но только что мы есть и пить будем? — Зяблик выглядел как никогда мрачно.

— Искать надо, — пожал плечами Цыпф. — На ощупь, на вкус. Помните, как мы в Эдеме искали?

— Я, между прочим, ту стенку невидимую даже лизнуть не побрезговал, — сообщил Зяблик.

— Ну и как?

— А никак. Холодная, твердая и без вкуса.

— Рисковали вы, братец мой, своим языком, — усмехнулся Смыков. — Очень рисковали.

— А мне он без особой надобности. Это ты только у нас мастер языком работать.

— Язык человека создал, — сказал Смыков наставительно. — Не только труд, но и язык. Так у основоположников сказано.

— Засунь ты своих основоположников знаешь куда? — разозлился вдруг Зяблик.

— Человеку от языка больше вреда бывает, чем пользы. Не хочу приводить примеры исторического, так сказать, масштаба, но за свою жизнь скажу. В городе Борисове гоняли нас, зеков, на лесозавод, шпалы пилить. Каждая бригада норму имела. И если ее не потянешь, начальство могло пайку урезать. Вот взялись мы с напарником за очередную заготовку. Обработали ее как следует, а смена, заметьте, к концу подходит. Вдруг я усекаю, что с одного торца у шпалы как бы гнильца имеется. Ткнул гвоздем. Вроде неглубоко, по палец. Хрен с ним, думаю. Отшарашил я на циркулярке восемь сантиметров, да и сказал при этом: «Для советской власти сойдет. Никто и не заметит. Это же шпала, а не член». Наутро меня прямо с развода — бац — к оперу. Так и так, говорит, плохи твои делишки. Гони чистосердечное признание о вчерашнем акте саботажа. И еще Бога моли, чтобы тебе политические мотивы не пришили. Две недели следствие шло, а потом мне прямо в зоне приговор вынесли. Добавить восемь месяцев с изменением режима содержания. С общего на строгий. По месяцу за сантиметр деревянной чурки. А на строгом режиме ты полосатую робу носишь, на которой напротив сердца с обеих сторон белые мишени пришиты. Чтоб охра в случае чего не промахнулась. А во время работы ни стоять, ни ходить не положено. Все только бегом. Кирпичи таскаешь бегом. Бетон — бегом. И все это за миску баланды и полбуханки черняшки. Ноги протянуть очень даже просто. Я только тем и спасся, что через три месяца осколочный перелом бедра заработал. А все из-за собственного языка.