Мефодий Буслаев. Карта Хаоса - Дмитрий Емец Страница 6

Когда Ирка, прихрамывая, всё же добралась доЭссиорха, Корнелий где-то пропадал. Эссиорх же сдвигал к окну мольберт, ловяосвещение. Ирка могла часами сидеть рядом и смотреть, как он рисует. Порой онаи сама бралась за кисти, но у нее не хватало терпения.

– На компьютере я нарисовала бы это в три разабыстрее! – утверждала она.

– И в четыре раза бездушнее, – обычнодобавлял Эссиорх.

Вот и сейчас Ирка долго смотрела, какхранитель поочередно нюхает краски, скручивая с тюбиков колпачки.

– Каждый художник – немного токсикоман.Правильное масло отличается от неправильного не только цветом, но изапахом, – сказал он.

– А это какое? Правильное или нет?

– Пока не разобрался. Я таким раньше неработал. Запах вроде правильный, – ответил Эссиорх осторожно. Лучшийспособ не ошибиться в выводах – не спешить с ними.

– Слушай, можно я тебе кое-чторасскажу? – вдруг спросила Ирка.

Эссиорх разрешил.

– А ведь Багров изменился! Просветлел как-то,что ли. Раньше это был роковой некромаг с тягой к домашнему хозяйству, а теперьдохлыми косточками он, вроде, наигрался, а тяга к хозяйству осталась, –сказала Ирка полувопросительно-полуутвердительно.

– Есть немного, – согласилсяЭссиорх. – Это только кажется, что люди меняются медленно и постепенно.Это явная обманка. Иной человек двадцать лет с одним лицом ходит – и время егоне берет, а потом месяц-два – и совсем другой. Кто-то лучше становится, кто-тохуже. Лифт вверх-вниз катается.

– И что, как ты думаешь, больше всего портитмужчину?

– Многое портит. Но больше всего сытость,успех, чрезмерное здоровье, самодовольство. Зажирается человек, кабанеет. Душажирком подергивается. В глазах, и в тех жир стоит. Спасибо хоть не бурлит.

– Да ну! Все твои хорошие люди какие-тоодинаковые! Тихие такие, ходят, глазками пол подметают, – сказала Ирка.

У нее появилось настроение противоречить.

– А вот и нет, – возразил Эссиорх. –Ты опять обертку от шоколадки перепутала с шоколадкой. Они-то как раз все иразные. Просто, чтобы их яркость увидеть – надо их по меньшей мере узнать. Тоже, что обычно считают «яркостью» – на самом деле просто гипертрофированныеследы пороков. Ну как лицо памятника у гордеца, сонливая вялость речи у лентяя,летящие капельки кислой слюны у болтуна или вытаращенные от честности глазкижулика. Мрак обожает ставить на всё свои печати. У них же, собаккеров, строгаяотчетность!

Эссиорх отвлекся, опустил руку с палитрой ивнимательно оглядел комнату.

– Ты чего? – спросила Ирка.

– Да привычка у меня! Когда теряю в квартиретелефон – звоню на него с другого. А тут вот любимую кисть куда-то задевал иужасно хочется позвонить самому себе на кисть. Дурдом! Жить вместе с Корнелием– это отдельная сказочка про Машу-растеряшу и про Пашу-хваташу!!

– А чего он хватает? – удивилась Ирка.

Своим неосторожным вопросом она ткнула обычнотерпеливого Эссиорха точно булавкой. У того, как видно, давно накипело.

– Да всё! Нужен ему свитер – цапает мойединственный, а мне потом приходится втискиваться в его тощий свитерок, пошитыйна мелкую мартышку! Даже зубные щетки различать до сих пор не научился, хотя уменя зеленая, а у него красная! Может, он дальтоник?

Оставив Эссиорха зарывать Корнелия в песочнуюямку критики, Ирка вышла на балкон. В комнате она отчего-то начала задыхаться.Облокотившись о перила, валькирия смотрела вниз, где на пятачке земли плясал унее перед глазами куст сирени. Ирка всё надеялась, что он сейчас остановится,но не тут-то было. Чем дальше, тем куст плясал настойчивее. Неожиданновалькирия-одиночка ощутила головокружение и легкую тошноту.

Опасаясь свалиться, Ирка присела на корточкии, покачиваясь, стиснула ладонями виски. Лоб покрывала липкая испарина. Вследующую минуту Ирке сильно, до спазма в желудке, захотелось жирных, стрескучим некрепким панцирем прудовых улиток и слизней. От молодых побеговводорослей она бы тоже не отказалась. А уж порыться головой в придонной мути –разве может что-нибудь сравниться с этим утонченным удовольствием?

Отняв руку от виска, она случайно посмотрелана пальцы и обнаружила, что указательный превращается в длинное маховое перо.Ирка вздрогнула, моргнула, тряхнула рукой. Наваждение исчезло, однако уже черезминуту то же самое стало происходить и с другой рукой.

«Всё ясно! Я уже три месяца не превращалась влебедя, и – вот!» – осознала валькирия-одиночка, и ей стало совсем не смешно.Когда у человека всё хорошо с пяткой – он может месяцами не вспоминать, что онау него вообще есть. Но стоит ему поймать в нее гвоздь, как ситуация в корнеменяется.

Превращаться в лебедя прямо здесь, у Эссиорха,ей не хотелось. Мало ли что могла натворить крупная птица, решившая, что еезаперли в четырех стенах. В лучшем случае всё разбить, пытаясь взлететь, а то иизрезаться об оконные стекла.

Ирка усилием воли загнала сущность лебедя назадворки души, в ту комнатку за сценой, где пылились несбывшиеся или отложенныежелания. Лебедь внутри у нее бился и пытался расправить крылья.

Ирка вернулась в комнату.

– Я сожалею, что наговорил о Корнелии многолишнего. Прости! Я не должен был давать волю эмоциям, – услышала она голосЭссиорха.

Хранитель стоял к ней спиной и ногтемсоскребал с холста присохший кусок не то клея, не то воска. Он все еще пыталсяразобраться в своем отношении к Корнелию. За те минуты, что Ирка оставалась набалконе, акценты немного сместились. Прежде Эссиорх ругал Корнелия – теперь жегрыз себя. Ирка издала звук, который Эссиорх воспринял как «почему?».

– Ну как? Думать о незнакомых и неизвестныхтебе людях плохо – дурной тон. Думать же плохо о знакомых скверно вдвойне.Человеку лишь кажется, что он говорит плохо о ком-то. На самом деле он говоритплохо только о себе.

– А-а? – переспросила Ирка, не слыша.

– Мелкий я становлюсь, без полета. Накал мысликак накал лампочки. У меня лампочка на 40 ватт. Больше нераскочегаривается, – убито пояснил Эссиорх.

С усилием попрощавшись, Ирка поплелась вкоридор, по дороге ухитрившись налететь бедром на мотоцикл.

– Ты что, серьезно уходишь? Бездураков? – удивленно крикнул ей вслед хранитель.

У Ирки не хватило уже сил на ответ. Пытаясьобуться, она присела, собираясь завязать шнурки. Веревочки путались, пальцы неслушались. Дырок казалось бесконечное количество. Вдобавок Ирка поняла, чторазучилась завязывать бантик. Простая конструкция из двух шнурков казалась ейтеперь сложнее, чем в далеком детстве.