Любовь и хоббиты - Иван Иванов Страница 6

Похоже, гоблины увидели во мне удобный случай расквитаться за все неприятности, доставленные им хоббитами со дня открытия лаборатории, а я, если уж на то пошло, приходил сюда от силы раз пять, возможно семь, но не больше десяти, и почти не пакостничал. Почти.

Интеллектуалы Базы. Чтоб им вечно пить кофе «три в одном» вместо свежемолотого и печеньками давиться. Предлагали мне сдать задание, пока не поздно. Называли крысой. Дразнили баранками, кусали, глотали их и запивали мятным чаем из круглых чашек. Распахнули дверь в совершенно пустую круглую комнату и не дали туда войти, разрешая только смотреть.

ОНИ БЫЛИ УЖАСНЫ!

Я хотел возмущаться и топать ногами, но их было море, они поливали меня мерзкими шутками про хоббитов, брызгали слюной и хрюкали. Я хотел кричать: «Делайте свое дело, бараны!», а они передавали меня на потеху следующему коллективу. Я хотел орать: «Руки прочь от хоббита, идиоты!», а они взрывались многократным гоготом и щекотали меня под мышками. Гоблины отвратительны. И тут к моей радости один горбоносый товарищ поперхнулся. Уминал одну круглую печеньку за другой, и тут нате вам – перестарался. Кха! Кха! Кха! Он задыхался и кашлял, тыча в меня кривым пальчиком. Все стали его спасать, и тогда издевательствам пришел конец. Аминь.

Обжору увезли в больницу, а меня выкинули в телепортационную камеру. Я просидел там минут пять в тишине; шлюз открылся, забежали два коротышки и накрыли меня мусорным ведром. Оно было полное: объедки, бумажки, плевки – отвратительно!

– Это тебе в дорогу! – бросил кто-то из них.

Шлюз сомкнулся. Я плакал, не имея возможности видеть мигающие сигнальные лампочки, ведро натянули по самые плечи. Вот так началась моя первая отправка на задание.

В пространственно-временном континууме ваши мысли (если они есть) заостряются и вытягиваются; думать легко и приятно, особенно о важных вещах вроде смысла жизни; я думал о смысле жизни хоббитов на Базе. Сложный вопрос. Наверное, нас подобрали с Земли по ошибке, но шеф добрый, вот мы и расплодились; интересно, как долго он будет нас терпеть? Думаю, недолго. Если поймать ворующего или уносящего краденое хоббита и сказать ему об этом (о том, что он испытывает чужое терпение), воришка искренне обидится и еще долго будет считать себя оскорбленным.

«Что? – встрепенется хоббит, крепко прижимая к груди узелок с чужим добром. – Путаемся под ногами? Срываем работу? Причиняем убытки? Ха! А что нам, уважаемый, в носу ковырять? Путаемся – значит, надо, вы работайте себе на здоровье. Дайте нам украсть свое и живите спокойно, а насчет убытков как вы хотели? Лес рубят – белки орут».

К счастью, в промежутке между мирами из ведра исчез весь мусор: распался на атомы. Сразу по прибытию я избавился от подарка гоблинов – ведро с грохотом запрыгало по мерзлой, каменистой земле. Воняло паленой шерстью и звериной мочой: шерсть, конечно, моя, а за второй аромат спасибо лисе. Встретились мы, что называется, нос к носу. Хищница рычала и пятилась, не сводя офигевших глаз с моей импозантной финской шкуры. Я приветствовал бедное животное; как мог, объяснил свое появление, извинился. Рыжая внимательно слушала меня, пока была в ступоре, затем очухалась – и в кусты.

Дремучий хвойный лес зарылся в одеяло ночи, макушки сосен разрывали небо, а меня разрывало от любопытства. Я похлопал себя по груди – определитель кровососущих, слава свежему печеночному паштету, лежал во внутреннем кармане, хоть за это Юдаашу спасибо, карман без дырки предусмотрел. Нормальный парень Юдааш, хоть и гоблин, дело свое знает, не злой, а что страшный, так он не виноват. Я попрыгал на одной ноге, затем на другой, выдохнул облачко пара и зарычал: «Бррррррррррррррррррррррррр!».

В остальном толку от финской поддрыгайки было мало: герметичность нарушена, кругом сквозняки; понимаю, надо для убедительности, но зачем, скажите Грызольда Вервольфовна, так изгаляться? Знаю, что не любите, но зачем позорные легенды писать? Не учли вы, глупая женщина, что хоббиты, хоть и малы, да выносливы: чтобы нас заморозить или перегреть, постараться надо оооочень сильно. А вот если бы я человеком был, то исключительно по вашей вине замерз бы тут. Представьте, любезная, каково здесь гомосапиенсу без варежек, теплой шапки и валенок, которые, между прочим, сгорели! Что ему делать в минус тридцать? На пихту лезть? Волком выть? То-то!

Но вопреки вашим стараниям, госпожа тролльчиха, на мне по-прежнему сверхнадежные бабушкины носки и плевать я хотел на минус тридцать. Доказать? Простой пример. Позавчера вечерком Урман с Федором влезли к Синелицему в морозильную камеру, баааальшущую комнатуху с отборной говядиной. Ноги, ноги, ноги… Знаете, сколько продержались? Ровно до следующего вечера. И НЕ-ЗА-МЕТ-НО сперли целую говяжью ногу!

Плевать на мороз.

Я потопал к мощным соснам, выдыхая в темноту горячий пар и стремительно трезвея (изыди, кола!). Света луны и звезд вполне хватало, чтобы открыть красоту могучего леса: большинство деревьев по толщине приближались к диаметру наших нор – это впечатляло. Казалось, лес пророс прямо из скалы, проткнул ее и укрыл белой фатою снега, как невесту. Лес молчал. Я обогнул колючие кусты и наткнулся на человека в сугробе; викинг хоть и валялся без памяти, но рожу сохранил откровенно зверскую: брови сердитые, рот распахнут, снежинки падают на язык и тают. Помню, наклонился, чтобы получше разглядеть серьгу в оттопыренном ухе (серьга имела форму кольца), внезапно человек так сильно втянул носом воздух, что могло показаться, будто к ноздрям викинга потащило весь лес до последней лисы.

Кто-то вдруг сказал хриплым голосом:

– Че уставился?!

Я отпрыгнул и всерьез собрался бежать по сосновым веткам-ступенькам до самой луны, но что-то заставило меня остановиться. Присмотрелся, прислушался… Всюду морозная, хрустящая тишина, викинг лежит с открытым ртом, и тают во рту снежинки. «Значит, – думаю, – кто-то другой разговаривал, и ведь, главное, я его понял, хотя и за границей нахожусь». Знакомый такой говор, как у наших гномов, с едва заметным акцентом. Подхожу ближе, смотрю – выходит из-за валуна человечек: живот, черная борода и глазюки-шарики; ног в снегу не видно.

Глядит на меня, белками сверкает; еще ближе подбираюсь и вдруг… доходит! Так ведь это ж обычный местный гном, каких я перевидал миллион, а то и больше. Маленький (на голову ниже меня), пузатый, приземистый, покрыт черными густыми кудряшками, на барана похож. Стало быть, черный альв.

Теперь понятно, что к чему: викинг – его добыча, а тут я, знаете ли, свалился без приглашения, и чего от меня ждать, поди разбери… Я тоже не особо понимал, что мне делать – то ли бежать, то ли на помощь звать, то ли бить по башке и тащить цверга вторым номером вместе с викингом. Правда, совершенно не понятно, куда тащить. Хотя, конечно, я себе льстил – похоже, во мне никакой опасности не увидели.

– Ётунштрудель, – представился он и гордо задрал нос, похожий на булыжник. – Моя пра-пра-пра-троюродная бабка согрешила с настоящим ётуном, это такой… – цверг раздул щеки парусами, выпучил глаза и разбросал в стороны короткие ручки. – Видал, да? В общем, гора! О как! Понял?