Чернильная мышь - Дана Арнаутова Страница 6

Алекс глубоко вздохнул, отвешивая залу короткий резкий поклон и снова поворачиваясь к сцене. Закатал рукава вызывающе простой белой рубашки без единого лоскута кружева. Кнут в ладони казался живым существом: хищным, недобрым, готовым в любое мгновение развернуться и прянуть вперед, к живой плоти. Впиться, рассечь до кости, упиваясь кровью. Крекер – кисточка на конце кнута – был срезан, но и без него узкий ремень-фол выглядел жутко.

Девушка стояла под петлей покорно, даже улыбалась залу. И зрители жадно облизывали ее глазами, ожидая…

Намотав конец кнута на руку, чтобы не мешал, Алекс шагнул к девчонке, обнял за плечи, встав лицом к лицу, взял за запястья. Поднял их вверх, продел в петлю и слегка затянул ремень, проверив, чтобы не слишком туго. Потом провел по плечам и бокам, медленно, напоказ – и вытащил из-за пояса юбки край корсета, чтоб он был хоть немного свободнее. Зал, понявший это по-своему, отозвался глухим стоном-ахом. Девушка только плотнее сжала губы, и без того уже побледневшие, но не дернулась, позволяя. Все-таки сверху шелк прилегал к плечам слишком плотно, а ведь корсетом, как предполагалось, дело не обойдется.

– Ты моя, – услышал он собственный голос, роняющий слова с бесконечной властностью, и девушка затрепетала, подаваясь навстречу этому голосу всем телом. – Душой и телом. Помни это и верь мне.

– Я вам верю, хозяин, – тихо донеслось вслед, когда Алекс уже отходил на несколько шагов для удобного замаха.

А потом кнут, размотанный с локтя, все же лег в ладонь. Удобно лег, плотно. Плетеная рукоять не давила, не скользила, прильнув к руке прямо-таки ласково. Словно выпрашивая, чтобы ее поскорее пустили в дело. Зал тихонько гудел, без слов, едва ли не одним только дыханием и утробным тяжелым стоном ожидания. Размах оказался удачным, не зря он вчера провел час в саду поместья, сбивая кончиком этого самого кнута венчики цветов на клумбах. Это как плавать: раз научишься – уже не забудешь. И только нужно примериться к новому… инструменту.

Черная молния метнулась вперед, свистнув – зал ахнул в голос! – но кончик кнута, мелькнув совсем рядом с плечами жертвы, щелкнул и вернулся обратно, стелясь по воздуху куда медленнее, с явным разочарованием. И еще раз! И еще! Кнут облизывал воздух вокруг привязанной девушки, примерялся, пробовал на вкус расстояние между охотником и дичью, страх и вожделение, разливающиеся вокруг. А потом, когда в стоне зала послышалось уже разочарование, щелкнул точно так же, как раньше, но что-то треснуло – и черный шелк на спине разошелся длинным разрывом от самых лопаток.

Толпа откликнулась дружным скулящим выдохом. Кнут снова взметнулся в воздух. Разрез! И еще… Кончик кнута вспарывал шелк, как острие ножа, пока еще не задевая кожи. Зал скулил и подвывал. А Алекс будто застыл в странном тягучем безвременье, где был только он – и она, выгнувшаяся, ожидающая удара.

Как там говорил мастер Галли, учивший его владеть кнутом? «Покажите им кровь. Немного, совсем чуть-чуть. Много крови хуже, чем совсем без нее. Когда крови много, на ее фоне теряются чувства. Дайте той, кто служит вам палитрой для рисунка, двигаться свободно, но следите, чтобы кнут ложился туда, куда велите вы, а не наугад на бьющееся в путах тело. Если нужно, прервитесь, подойдите, приласкайте… Дайте понять вашей хрупкой драгоценности, что вы рядом, что между вами не только боль, но и удовольствие. Удовольствие, разделенное на двоих…»

Кнут снова взметнулся в воздух, срывая остатки черных лохмотьев с плеч девушки, обнажая белоснежные плечи, маленькую торчащую грудь и узкую спину. Следующий удар оставил алую полосу вдоль ложбинки позвоночника. Потом – еще одну. И еще…

Когда несколько отметин уже грозили пересечься между собой, Алекс остановился. Перевел дыхание, стряхнул сладкую истому возбуждения.

Рядом, совсем близко и бесконечно далеко, бесновались зрители. Раскрасневшиеся, вспотевшие, разгоряченные. Облизывали губы кончиком языка, не отрывая от сцены жадного взора, подаваясь вперед…

Удар. И еще… Жестокие, болезненные, они не рвали тонкую нежную кожу, а лишь оставляли на ней все новые и новые огненные укусы-отметины. Девушка, вздрагивая при каждом ударе, сначала глубоко и резко дышала, потом начала постанывать, и в каждом следующем стоне слышалось все меньше боли, все больше удовольствия. Снова удар! Гибкое тело, такое нежное на вид, с неожиданной силой выгнулось, девушка хрипло крикнула, как раненая птица, и обмякла, бессильно повиснув на ремне.

Подходя к ней, опустившей голову так, что обнаженные предплечья закрыли лицо от толпы, Алекс слышал возбужденное гудение зала. Встав сзади и как можно ближе, он сунул рукоять кнута за пояс, мягко потянул девушку за плечи, уложил её себе на грудь, а потом, щелкнув пряжкой ремня, подхватил на руки.

– Ты прекрасна, – шепнул с полной, совершенной искренностью, легонько целуя влажный от пота висок с прилипшей прядкой. – Моя сладкая девочка… Это было великолепно.

Глубоко вздохнув, девчонка прильнула к нему в неге, и Алекс понес ее за кулисы, не оборачиваясь на толпу под сценой. Анриетта была права – девочка создана для «Бархата» и станет одним из его украшений. Как же удачно он вернулся! А ведь хотел провести день рождения за городом, сбежав от гостей и поздравлений. Но Анри намекнула, что после представления дома его ждет сюрприз. И, возможно, этот день рождения будет куда интереснее обычных светских раутов по случаю именин.

Еще совсем недавно ей казалось, что самая большая сложность в жизни – это не оплаченный дурехой Изабель заказ. Порванное платье, стоптанные башмаки, крики домовладелицы… Какой мелочью все это казалось теперь! И как она могла согласиться?

Маред съежилась на заднем сидении легкого летнего ландо тьена Оршеза, беспомощно глядя на стремительно летящие за окном картины. Ночь в Старом городе отличалась от ночи в Западном районе, как сказочная принцесса от своей потерянной в детстве сестры-нищенки. Разноцветные огни фонарей и окон, леденцово-яркие гирлянды вывесок, музыка из ночных заведений, нарядные прохожие и шуршащие мимо по мостовой мобилеры – Маред словно попала в совершенно другой город. Здесь даже пахло иначе: вместо печного дыма, гари из портовых труб и непреходящей вони уличных канав – дурманной липовой сладостью, шлейфом женских духов и мужской ароматной воды, сигарами, ванилью и чем-то еще, что Маред могла только вдыхать, не зная, как назвать. Запах роскоши, свободы, удовольствия…

А она, прижавшись к мягкой стенке чужого экипажа, слушая ровный ритмичный цокот копыт и стискивая сумочку-кошелек на поясе, чтоб хоть чем-то занять руки, чувствовала себя самозванкой. Только в сказках бедная сестрица находит богатую родню, раскрывающую ей объятья. В сказках да в романах… Маред всегда знала, что жизнь на сказку не похожа, отец постоянно твердил ей об этом. И теперь не могла поверить, что всего одна ночь, даже меньше – пара часов этой ночи – могут сделать то, что не получилось у нее месяцами тяжелой работы. Десять тысяч за одну монетку? Только за то, чтобы подняться по лестнице, набрать цифры на замке, зайти в чужой дом…