Сотник. Так не строят! - Денис Варюшенков Страница 6

– На том и стоим, Алёна… так как тебя всё же по батюшке? – Сучок попытался встать.

– А ну, лежи! Прыткий больно! – прикрикнула хозяйка. – Отдашь богу душу, а мне потом перед Корнеем отвечать? Хоть бы посмотрел, что без портов тут валяешься! Нашёл время корнем своим хвастаться! Будто я не баба…

Приподнявшийся было плотник резво прилёг обратно. В его состоянии спорить с богатыршей ему совсем не улыбалось: он услышал в её словах то, что ему хотелось, а имя сотника пропустил мимо ушей.

«Корнем, говоришь, похвастаться? Ну, баба!»

– Отчего ж не баба? Очень даже! – улыбаться разбитыми губами было больно. – Прям княгиня, токмо отчество своё всё никак мне, недостойному, открывать не желаешь. Аль обидел тебя чем?

– Тьфу, трепло! Тимофеевна я! – Алёна упёрла руки в боки. – И откуда у вас, мужей, всё берётся? Тебя-то как по отчеству, мастер?

– Епифановичем, – медоточиво, сколько мог в своем нынешнем состоянии, пропел Сучок. – Вот и познакомились, Алёна Тимофеевна!

– Познакомились, Кондратий Епифанович, – подхватила хозяйка и добавила: – Полежи-ка тут, пока твою рубаху с портами в порядок не приведу. Ты ж мне крышу перекрыть подряжался – не забыл?

– Хоть сейчас! – Сучок сделал вид, что собирается вскочить.

– Куда?! Совсем сдурел?! – брови Алёны угрожающе сошлись к переносице. – Успеешь ещё елдой своей с крыши помахать – глядишь, облака разгонишь! Голова-то не кружится?

– Нет, болит только.

– Ещё бы не болела – три раза чуть мне тын не прошиб! – Она нагнулась и сунула два растопыренных пальца к самому лицу мастера. – Пальцев сколько?

– Два!

– В глазах не плывёт? Не мутит?

– Нет.

– Да, крепкий у тебя котелок, а сам вроде не дурень… Бывает же… – с задумчивым видом произнесла Алёна. – Отдыхай, витязь! Сейчас поесть принесу, коли тебя не мутит.

После еды жизнь заиграла перед Сучком новыми красками, и казались краски те исключительно приятными. Судите сами: насчёт поесть Алёна расстаралась, как для князя, порты – не так сильно, как думалось мастеру, пострадавшие в драке, – вернулись на тощий зад владельца, а рубаху хозяйка и вовсе выдала новую!

«Вот тебе и здрасьте! Это что ж, как жениха, рубахой одарила? Что, Кондрат, будешь перстнем да убором озадачиваться али подождёшь того, после чего тот убор дарят, а? А рубаха добрая, хоть и великовата – за дранку на крыше дороговато выходит. Чем отработаешь, Кондрат? А тем самым!»

– Чего глазёнками заблестел масляно – рубаху баба подарила? – Алёна без труда прочла Сучковы мысли. – Аж задницей заулыбался, кобелина! И где в тебе столько помещается?

– Хошь покажу? – Мастер блудливо подмигнул.

– Да насмотрелась уже, когда тебя, беспамятного, из портов вытряхивала! – ухмыльнулась женщина. – Ты тогда отчего-то таким гоголем не ходил – всё пластом прилечь норовил. Может, тебя опять по темечку, чтоб присмирел?

«Ну, даёт баба! Не по её, так и женилку оторвёт напрочь! Ни за что не отступлюсь! Такая одна на тьму родится!»

– А и приголубь, Алёна Тимофеевна! Хоть такая да ласка, а то совсем без руки женской зачах, – отступать мастеру было уже некуда, да и не хотелось.

– Совсем страха в тебе, знать, нету! – покачала головой богатырша то ли с одобрением, то ли осуждающе. – На-ка вот, лавку пока в божеский вид приведи! Не пущу сегодня на крышу – не хватало ещё грех на душу брать! Завтра отработаешь! Чтоб тебе туда-сюда не бегать, у меня и переночуешь. На этой же лавке! – строго добавила она. – А пока в доме по хозяйству подсобишь, у меня работы много… – и спохватилась: – Не хватятся тебя?

– Не должны…

– Точно?

– Но сказаться всё же надо.

– Ладно, пошлю кого из соседских ребятишек предупредить. Вы у Корнея на подворье остановились?

– Да, только про тебя-то что скажут?

– Пусть завидуют, клуши! Не до них… – отмахнулась Алёна. – Умные поймут, а до дур, в портах и без, мне дела нет. Ты работай, мастер… – Она развернулась, задев подолом Сучка, и выплыла из избы.

– Едрит меня долотом! Ну, баба! – выдохнул плотник и принялся за дело.

Работы нашлось немало: там подколотить, тут подстучать, здесь подтянуть – хоть и не бедствовала вдова ратника, и оставшихся без кормильца в воинском селе не забывали, а всё ж без хозяйского глаза не то. Нет, лениться холопам Алёна не давала, дом и хозяйство держала в исправности, но мужской пригляд, как ни крути, нужен. Вот и занялся Сучок, незаметно для себя, мужским приглядом: тут подкрутим, там подтянем, здесь нажмём с пристрастием, да так втянулся, что самому понравилось. Как над своим трудился – даже холопа, решившего прикинуться туповатым, поучил уму-разуму при помощи тумаков и пинков. И невдомёк было мастеру, что Алёна внимательно за ним наблюдает, примечает да направляет его кипучую деятельность в нужное ей русло.

День незаметно сменился серыми майскими сумерками, а Сучок всё хлопотал по хозяйству, не собираясь останавливаться.

– Иди вечерять, мастер, ночь уж скоро! – Монументальная фигура Алёны заняла собой весь дверной проём. Из-за её спины из избы пробивались робкие лучики света и умопомрачительные запахи съестного.

«Ох ты, ночь уже! Надо же, сам не заметил! Жра-а-а-ать охота… И болит всё – помяли меня будьте-нате! Сейчас похлебать чего-нибудь и спа-а-ать… С подушкой! Ну их, баб, к бесу!»

– Иду, хозяйка! – Кондратий отложил работу, сунул топор за пояс и поспешил к бочке с водой – ополоснуться.

За едой у хозяйки и работника завязалась беседа обо всём и ни о чём одновременно. Собеседники не отдавали себе отчёта, что испокон веку такие разговоры ведутся за семейным ужином. Правда, этот ужин не был семейным – просто на обочине жизненной дороги встретились два, по сути, обездоленных и одиноких человека. Нет, и у Алёны, и у Сучка находилось с кем перемолвиться словом: у неё осталась родня разной степени близости, а у него артель, но вот главного – бесконечно близкого человека, с которым хочется и должно делить и горе, и радость до самой смерти, хозяйку лишило вражеское оружие, а работника – неведомый мор. Оба давно смирились со своей потерей, научились жить с ней, даже начали забывать о том, чего на самом деле лишены.

В этот вечер им выпал шанс ненадолго об этом вспомнить. Алёна – гроза ратнинских кумушек и «нянька» местного священника отца Михаила да Сучок – сорви-голова, не боящийся ни бога, ни чёрта, в кои-то веки могли побыть просто мужчиной и женщиной. И в мыслях не держал артельный старшина Кондратий, что вместо плотской радости (которой по счету?) неожиданно найдет нечто большее – то, что давно искать перестал.

Неизвестно, сколько бы вилась нить этого разговора, если б чёрт не дёрнул Сучка за язык:

– А этот сосед твой, Бурей, ну силён, страхолюдина! – Мастер от избытка чувств привстал с лавки. – Эка он мной, ровно тряпкой, об тын хлобыстнул! Должок теперь за мной!