Голос вождя - Роман Злотников Страница 6

Действительно, Света справилась очень быстро – минуты за три. В финале «добрый доктор» сделала мне два укола, после которых по телу разлилось тепло и в «дырке» перестало жечь.

– Хорошие у тебя колеса, товарищ доктор, сразу отпустило! – похвалил я.

– Это ты об уколах? – не сразу сообразила Света. – Там от столбняка и легкое обезболивающее, его даже грудным младенцам дают. Ну все, можешь вставать! А я пойду гляну, что там с этими… немцами.

– Зачем?! – снова поразился я.

– Вдруг там раненые…

– Это же… враги! – попытался я урезонить док-торицу.

– Не важно! – отмахнулась Света. – Я клятву Гиппократа давала.

– Погоди, вместе пойдем! – остановил я ее порыв. – А то вдруг там эти… раненые не так поймут и встретят медицинского работника выстрелом.

Немцы вполне ожидаемо (для меня) оказались безнадежно мертвыми. Будь у меня хоть малейшее подозрение, что кто-то из этой бравой пятерки выжил – я бы еще до перевязки не поленился проверить и добить. Однако мне показалось, что Света проверяла не только состояние «пациентов».

– Немцы… очень похоже, что настоящие, – прошептала женщина себе по нос. – А уж трупы-то точно! Значит, все это вокруг действительно реально?

– А ты сомневалась? Впрочем, я в первый раз тоже не сразу въехал – все какой-то подвох искал! – невесело усмехнулся я.

Обшмонав убитых немцев, я забрал лишь их зольдбухи и все наличное съестное – две жестяные коробки с шоколадом «Шока-кола» и упаковку хлебцев «Кнэкеброт».

Винтовки я оставил на месте, лишь вынул из них затворы, а «машинен-пистоль» подобрал, заодно сняв с фельдфебеля брезентовые подсумки с запасными магазинами. К счастью, мой «Грач» аналогичными патронами «питался».

– Пойдем, милая, нам тут больше делать нечего! Время поджимает!

Женщина только кивнула и перекинула ремень своей сумки через плечо.

– Черт бы побрал эти туфли! – с чувством сказала Света через полчаса, в очередной раз подворачивая ногу.

Я и сам был в полуботинках, малопригодных для лесного туризма, но хоть не на шпильках. И ведь мог провести инспекцию обуви на «невинно убиенных» немчиках, но в запарке просто забыл это сделать.

Женщина стойко держалась часа два, после чего я сам не выдержал – жалко стало человека.

– Передохнем немного, – сказал я.

Светлана тут же и села, прямо на траву, стащила с себя ненавистные «колодки» и застонала от удовольствия.

Я пристроился рядом, протягивая ей круглую коробочку с шоколадом.

– Битте, фрау Сморкалофф!

– Тогда уж фройляйн, – усмехнулась она и положила в рот вкусняшку, не растеряв прежнего изящества.

Я тоже жевал, изредка посматривая на Свету, но не подгоняя. Надо будет, сама все расскажет.

Съев «на первое» шоколад, мой милый доктор захрустела дырчатым хлебцем. Прожевав, она сказала, задумчиво разглядывая огрызок «Кнэкеброта»:

– Знаешь, вчера я плохо понимала, зачем спустилась в бар… Я ушла прямо с банкета – мы с коллегами отмечали защиту моей докторской… Я сидела во главе длинного стола, принимала поздравления, выслушивала тосты, а на душе было гадко и как-то пусто. Для чего, думаю, это все? Зачем я суечусь, достигаю вершин и прочих пафосных вытребенек? Ну как же – самый молодой доктор наук в Минске! Но смысл-то какой во всем этом? Цель какая? Да, конечно, больным в нашей клинике будет большая польза, а мне? Мне самой? Для чего мне все эти посты, звания и регалии? Для чего, если я возвращаюсь в свою квартиру, а там тихо и пусто? Я потому и не называю свою «трешку» домом. Дом – это когда тебя ждет любимый человек, когда галдят дети… А я в разводе и не рожала ни разу. Зато, – Света грустно улыбнулась, – моя грудь сохранила идеальную форму. Здорово, правда?

– Здорово, – серьезно сказал я. – Для меня.

Сморкалова кивнула и усмехнулась:

– Я, как мой бывший, плачусь…

Я покачал головой:

– Это мужику плакаться стыдно, а… женщине можно. И нужно. Зачем держать боль в душе? Занозу надо удалять, пока не загноилась. Тебе ли этого не знать?

– Да… – вздохнула Светлана. – Я и раньше вроде бы понимала, что никакие чины и премии не заменят обычного человеческого счастья, но вчера я уяснила это с такой пронзительной ясностью, что даже содрогнулась. Соседка, помню, рассмеялась, подумала, я водки хряпнула. Что, говорит, крепка, зараза? Ага, говорю – и на выход. Никто, кажется, даже не заметил моего ухода. А я спустилась в бар и стала пить с каким-то мрачным удовлетворением. Напьюсь, думаю, в зюзю! Мы с тобой пили на брудершафт, помнишь?

– Смутно, – признался я и не удержался, спросил: – А почему со мной?

– А потому что ты был единственным из всех – настоящим, – спокойно ответила Сморкалова. – Подошел, решительно отодвинув какого-то здоровяка, который ко мне клеился. И тот, что интересно, даже не пикнул, хотя был, как мне показалось, в два раза больше тебя. И гораздо трезвее! – Света хихикнула. – Ты на ногах каким-то чудом стоял, но при этом держал фасон: язык не заплетался, спина прямая. Да и потом, когда разговорились… Не ныл, жалуясь на жизнь, не хвастался служебным положением и вашими мужскими игрушками – крутыми автомобилями и прочим барахлом. Просто сказал, что я прекрасна и на меня приятно смотреть вот просто так – без вожделения. Тут я как-то внутренне завелась – как же это так: без вожделения, неужели я потеряла сексуальную привлекательность? Ну и начала тебя подначивать… А ты с такой печалью в голосе сказал, что мужчина не может дружить с женщиной, потому что друзей не трахают! – Света снова хихикнула и лукаво посмотрела на меня. – И я решила опровергнуть этот тезис. И опровергла! Два раза, кажется… А потом я отрубилась. Грубое слово, но подходящее… Спасибо тебе!

– За что? – удивился я.

– За все… Когда я проснулась сегодня, то ощутила себя… Ну, как будто я переболела опасной хворью – в теле слабость, но иду на поправку.

Я кивнул.

– Со мной проще – я пил потому, что никак не мог попасть сюда, в 41-й.

– И спасти друга…

– Да.

– Я будто во сне… – пробормотала Сморкалова.

– Нет, Светочка, это явь. Ну что? Пошли?

– Пошли… – вздохнула Светочка.

Раскаты рукотворного грома доносились, чудилось, со всех сторон. Иногда шальной снаряд рвался прямо в лесу, совсем недалеко от нас, и вскоре я понял почему.

Мы вышли на опушку и оказались на краю огромного поля, над которым стелилась пелена дыма и пыли. И в этих удушливых облаках двигались танки, наши и немецкие. Они то и дело, грохоча и лязгая, выныривали из пылевых облаков и столбов дыма, и снова скрывались в вихрившейся тьме.

Совсем рядом с опушкой проехала, грузно качаясь, «тридцатьчетверка». Ее номер ничего мне не сказал, но тактический знак – единица, обрамленная пятиугольником, навел на догадку.