Тени за холмами - Антонина Крейн Страница 60

Вот только сказать легко, а сделать… Нас ждал подвох. В архивах не нашлось этой информации. В библиотеках тоже. Ловчий попросил Андрис Йоукли направить запрос в Башню магов, но ответ разочаровал: «И еще раз доброе утро, Полынь! Йоу, говорят, эта информация находится в Хозне. Туда допускают только доцентов Башни. У меня таких нет».

— Что такое Хозна? — удивился Дахху.

После некоторой заминки в наших рядах я вдруг вспомнила:

— Это аббревиатура — «Хранилище Отвергнутых Знаний».

— Кривая аббревиатура, — сразу же поморщился Смеющийся.

Я пожала плечами:

— Да в нашем городе каждая вторая такая… Так вот, Хозна — это закрытая секция башенных архивов. Документы, проклятия, зелья — там складируют всё, что по тем или иным причинам не прошло аттестацию. Лежит как полная ерунда, так и сильнейшие артефакты — те, что легче спрятать, чем контролировать. Например, крутые зелья, которые производят негуманно, нанося много вреда. Вроде как с эссенцией туманной лани — но еще страшнее.

— Куда уж страшнее… — вновь завел свою жалостливую волынку Дахху, и Кадия молча швырнула в него подушкой.

— Вот пепел, — Полынь пожевал губами. — Опять вламываться, видимо.

— Не-не-не, всё под контролем! — я ликующе улыбнулась. — Я знаю, как попасть в Хранилище!

Ребята удивленно на меня воззрились.

— Вы ведь помните Гординиуса Сая и то, как он враждовал с мастером Триждыправым? Ну а я помогала Горди в меру сил и свободного времени, — я улыбнулась. — Ты, Полынь, тоже в курсе. Я на ферме «Жухлые яблочки» тебе рассказывала.

— Ну и? — куратор нахмурился.

— Горди знал Башню, как свои пять пальцев. И всякие тайные ходы в ней. И как-то раз мы с ним подкараулили Триждыправого как раз в Хозне — мастер искал одно супер-крутое лечебное зелье для демонстрации на лекции, а мы поменяли этикетки с соседним. В итоге экспериментальная уже-почти-мертвая лягушка не просто выздоровела, как должна была, а еще и мгновенно размножилась до количества ста штук. Горди говорил, они потом еще три дня их по всему корпусу отлавливали.

— Как смешно, обхохочешься, — мрачно сообщил Полынь.

Я отмахнулась:

— Да мы подростками были. Так вот: заходили мы отнюдь не главным входом. И кажется, я до сих пор помню, как открывается тайный коридор в Хранилище…

— Ну хвала небу! — Кадия вскочила и молитвенно вознесла руки к потолоку. — Наконец-то! Хоть сто лет спустя я поучаствую в подобной акции! Пошли, Тинави. Меня дико бесило, что вы вдвоем не брали меня на такие приключения.

— И меня. Я с вами, — Дахху сверкнул глазами из-под шапочки.

Полынь смотрел на нас с веселым удивлением, но старательно скрывал его:

— Вы, значит, хотите тайным коридором пролезть в закрытое хранилище. Вам что, делать нечего?

— У меня выходной, творю что хочу, — я вздернула нос.

— Я вообще уволена, — Кадия осклабилась.

— Мою жизнь спасаем все-таки, — Дахху пожал плечами. — А вы могли бы тут пока прибраться, господин Полынь?

* * *

Час спустя Дахху, Кадия и я были в Великой Трапезной в учебном корпусе Башни магов.

Десятки студентов и профессоров за длинными столами сосредоточенно поглощали мухоморовое рагу и обменивались маг-новостями. Над столами летали, сами по себе, кувшины с ядрено-кислым лимонадом, следя за тем, чтобы серебряные фужеры колдунов оставались приятно-полными.

А вот кормили плохо и мало. Почти одними только мухоморами, да. Придерживались принципа: на голодный желудок думается лучше.

Великая Трапезная разделяла публичную и учебную территории корпуса. Сюда пускали, если на входе тебе налепили латунный значок «посетитель». Дальше — вход только колдунам.

Мы гуськом прошли вдоль западной стены. Там, под сводом арки с надписью «Каждый день может стать последним; посуду из трапезной не выносить», сидел понурый смотритель, призванный отделять зерна служащих от плевел туристов. Мы приосанились.

— Нет, Кадия, ноготки тролля теперь тебе не помогут. Третий глаз передаётся воздушно-капельным путём, поэтому, пожалуйста, не дыши на меня, — по-колдунски раздражённо вопил Дахху, специально для смотрителя.

Кадия послушно отвернулась от друга — как раз в сторону охранника — и устрашающе, ртом, выпучив глаза, часто-часто задышала.

Все втроем мы как бы случайно прикрывали значки посетителей: Кадия — волосами, Дахху — шарфом, ну а я просто почесывалась над сердцем, заодно громко сокрушаясь:

— Ой, чесотка… Ой, чесотка-а-а… Кто ж знал, что такая побочка от зелья против эльфийской оспы…

Смотритель только сглотнул при нашем приближении и посильнее вжался в стену. Ни чесотки, ни оспы, ни третьего глаза ему не хотелось.

Так мы беспрепятственно проникли в учебную часть.

* * *

— Дайте сосредоточиться! Не торопите! — негодовала я, по пятому разу проходя вдоль стены, увешанной портретами так густо, что они скреблись друг о дружку бронзовыми рамами.

Я никак не могла вспомнить, какого мага надо ткнуть в глаз для открытия коридора. Колдуны с картин оказались пугающе похожи: выжидательный прищур, благородно-горбатый нос и сухая линия губ.

— Как под копирку, а! — поразилась Кадия. — Это и есть «узнаваемый стиль художника»? Делать всех однотипными куклами? Жутковато!

— Да уж, — согласилась я, обнаружив среди прочих портрет магистра Орлина.

Наш старый наставник тоже претерпел некое хирургически-художественное вмешательство. Портретист занизил магистру лоб, убрал залысины и расширил худощавое лицо — чтоб Орлин, значит, не выделялся из тошнотворно-симметричной массы.

— Люди любят шаблоны, — Дахху вздохнул. — Ведь клише не требуют осмысления и тем самым экономят энергию мозга: встречая их, мы действуем рефлекторно. В случае с базовыми потребностями — дышать, питаться, чистить зубы — это полезно, иначе б мы спятили все время что-то постигать. Но опасная бездумность, даруемая шаблонами, так сладка и так ловко играет на нашей лени, что штампы проникают и туда, где становятся врагами — например, в искусство…

— Спасибо за лекцию, но Тинави она не помогает! — Кадия хмыкнула, глядя как я почти уже носом вожу по портретам. Подруга предложила: — Может, всем глаза выколешь?

— Они поднимут крик и дадут сдачи. Волшебные портреты же, — я поморщилась и переползла к следующей картине.

И там вдруг — дежавю! как говорит Теннет со своим непередаваемым гнусавым акцентом.

Мне показалось, что от портрета тянет мускусом и амброй… Так всегда пах Гординиус — даже в самые бедные студенческие годы он спускал тучу денег на парфюм. Мой бледнокожий друг никак не мог простить мирозданию свой альбинизм — и маскировал бесцветность другими способами: черной одеждой, терпкими духами, вызывающим поведением и, конечно, необходимостью везде быть первым, только первым, будь проклят каждый, вставший на пути…