Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина Страница 60

Я сползала задом в ванну, не смогла удержаться, и на всякий случай подсобрала ноги — он мог сейчас всей нелегкой тушей свалиться и передавить их через бортик. Но Арту, к счастью, сразу не падал. Он ахнул еще раз, а потом заговорил молитву. Несколько слов, потом буквально завыл и бухнулся на пол, лбом в кафель:

— Каюсь! Прости за отступничество, за неприятие воли твоей, за умысел и веру в черную магию! Прости, Святой! Прости преданного сына твоего!

Мне пришлось отпустить руку. И пришлось скрутить в себе злость и досаду. Я выбралась из ванны, встала чуть в стороне и осторожно наклонилась над сапожником, чтобы сказать ему как бы сверху, и голос в помывочной прозвучал с должным эхом от стен:

— Прощаю тебя, сын мой, и отпускаю тебе твой грех…

У двери палаты, когда вернулась, увидела Ульриха. Парень заулыбался, оглядел меня, обрадовавшись еще больше:

— Жива и здорова!

— Зря примчался, со мной ничего страшного не случилось. Но я все равно рада тебя видеть.

— А по виду не скажешь. Чего такая мрачная?

— Мутит просто. Видишь, из туалета только выбралась. Долго ждешь?

— Нет.

Разговор продолжили в палате. От гостинцев не отказалась — сок в стеклянной бутылке, да не абы какой, а гранатовый. Шоколад, пакет миндаля и в маленькой треугольной упаковке совершенная редкость — кокосовое молоко. Я скудно рассказала о том, что отравилась несвежими консервами, но в гостях, так что пусть парень не беспокоится, что это его вина — он приносит только лучшее.

Новости его и сестры — обычные, рутинные. Ульрих с большей охотой пересказал о трудностях, с которыми столкнулся, когда в прошлые выходные был нанят к одной почтенной фамилии, обеспечить прекрасные блюда к юбилею…

— Погоди-ка…

Я его прервала и поерзала, сидя на кровати. До этого раз шевельнулась, другой, случайно, — и не поняла сперва, что меня вдруг так обеспокоило. А тут… встала, подняла матрас и не увидела листов! Вторая часть тетради пропала!

— Кто сюда заходил, пока меня не было, видел?

В тумбочке, в шкафчике, в подушке, под простыней, на всех других кроватях — нету! Под большим шкафом для халатов, на нем, на подоконнике, за окном внизу — нету! Я ведь не поленилась дернуть створку и открыть окно, высунуться в холод, чтобы посмотреть.

— Никто. Но я тебя всего минут пять ждал… что случилось, Тио?

— Как это можно объяснить? Ну, как? Она через сутки растворяется в воздухе что ли?

— Ты опять что-то потеряла?

Я уставилась на Ульриха и ощупала его взглядом. Обнаглев, распахнула куртку и пощупала руками — за спиной и у живота, вдруг он сунул листы под свитер за пояс брюк? Хлопнула по карманам.

— Сдурела? Ты чего?!

— Знаешь, именно при твоем появлении уже второй раз пропадает очень ценная вещь!

— Слушай, я не обижусь только потому, что ты болеешь.

Бесполезно искать… Олли клялась, что ничего не брала, уборщицы не было, и — «что за бред?». Один Ульрих зашел и вышел, увидев, что в палате меня нет, и стал ждать в коридоре. А его я обыскала.

Что за день? Ночь — обалденная, а теперь все куда-то укатилось. Ненавижу слухи! И ненавижу необъяснимое!

Когда я звонила Агни, то не сказала, что в больнице. А она не заикнулась о прогуле — ведь вчера была пятница, сегодня суббота — рабочие дни. Наверное, в «Шкурах» думают, что я переспала с богачом и буду пропадать все выходные.

Вышла из больницы в глубоких сумерках. Пока Олли снабдила меня таблетками, которые нужно пропить пять дней, пока еще раз доктор все проверил, пока я, вспомнив о Мише, выясняла — что там с больным, поступившим на медичке пьяным и обмороженным? Много прошло времени. Мишу в журналах откопали, он давно дома и с ним все хорошо. Со мной тоже прекрасно — вернули вещи, вернули нож, Олли одолжила больничную куртку и войлочные сапожки, потому что прилетела я без пальто и своих сапог соответственно.

Снега выпало хорошо, и он продолжал сыпать. Все вокруг притихло, стало красивым и мягким, захотелось идти куда глаза глядят, лишь бы отдышаться от лекарственных запахов. И от паршивого настроения.

Сначала я планировала добраться до квартиры, скупаться там, высохнуть, и уже потом перебираться в дом к Ауруму и Гриму, а теперь даже не знала, чего хочу больше — скорее погреться, или все же проветриться? Снег целиком с тротуара пока не расчистили, и он обалденно хрустел под подошвой. Будто по перине с накрахмаленной простыней, — идеально! Ушла от ворот метров на десять, как снегопад прекратился над моей головой, но отодвинулся на приличный радиус в сторону. Задрав голову к небу увидела, что снежинки скользят по невидимому куполу, чуть задерживаясь на нем, как на стеклянном потолке.

И все как рукой сняло. Я уже не расстроена, что рукопись исчезла — я счастлива, что успела ее прочесть. И не зла на все то, что наговорил мне о Безымянном сапожник — потому что верю своему дракону, а не южанину.

Обернулась, увидела Грима и кинулась к нему, быстро преодолев эти несколько шагов расстояния между нами. Обняла его одной рукой, уткнулась лицом в воротник и было вообще плевать, что он может подумать про мою навязчивость. Мне нужно успокоение, утешение и подтверждение того, что я не слепая влюбленная дура, которая в упор не видит демона.

— В городе есть кто-то, Грим, кто выдает себя за тебя. Все кошмары, что о Безымянном рассказывают — его рук дело, и люди по незнанию смешивают.

Что б мне провалиться — сколько теплых чувств от него отозвалось сразу, снег растает. А в ответ обнял не крепко, едва коснувшись ладонями плеча и головы. Быть таким сильным, и таким осторожным? Ну, с чего? Я что — снежинка или бабочка, которую чуть неловко тронешь, то поломаешь? Или, наоборот, бомба, и разнесу его на куски, если он затронет не тот проводок?

— Мне снова отравиться, чтобы ты, спасая, покрепче к себе прижал?

— Нет, Тио.

— Ты слышал, что я сказала?

— Слышал. Но скорее всего ты ошиблась. Я знаю, как люди могут искажать правду, как могут выдумывать и обращать белое в черное. И чем им страшнее, тем ужасней становятся истории, даже если в их основе чистая правда.

Оторваться бы от него. Поднять голову и посмотреть в глаза, но моральных сил — ноль. Век бы так стоять. А еще лучше — пакет скинуть и обе руки ему на плечи уложить. Затопило нежностью. Такая непробиваемая, а попав второй раз в больницу, расклеилась и размякла сильнее чем думала.

Жажду любви, жажду взаимности и ласки! И в этом себе врать не буду, и Грима обманывать, что скромница и недотрога. Пусть думает, что хочет, а я буду висеть у него не шее столько…

Грим резко уперся мне в плечи, отодвинулся, оторвав меня буквально — силком. А вся его теплая волна чувств сменилась вспышкой злости и готовности. И снег заскрипел громче, будто ударил мороз под минус тридцать, я ощутила, как мне кольнуло по ногам и рукам. Я шею косами замотала, как шарфом, — туда не пробилось, но ветер жестко, льдисто мазнул по самым незащищенным местам — лицу и ладоням.