Пожиратель тени - Альфред Анджело Аттанасио Страница 60

Бройдо в ответ повернул лезвие, и оно блеснуло в синеватом свечении амулетов.

Путники переползли через хрустящие выступы известняка, и лучи амулетов потерялись в темной глубине.

Джиоти ухватилась за Бройдо, не видя под собой земли.

Бройдо тревожно вскрикнул, и эха не было.

В следующий миг они оказались в полной тьме. К холодному воздуху примешивался резкий аромат моря, и слышен был мерный шум прилива.

Снизу, из тьмы, донесся едкий, леденящий кровь запах. Джиоти наклонила амулет, и его сияние упало на озабоченное лицо Бройдо и на ленточные крылья василиска — хищной твари, затаившейся в черноте пещеры и пораженной внезапным появлением добычи с теплой кровью.

Джиоти ахнула при виде кровожадной маски со зловеще ухмыляющейся клыкастой пастью. Она бросилась назад от беззвучно вопящих клыков, но знала, что ей не успеть. Хлопнули кожистые крылья, и метнулась вперед шипастая голова.

Завопив во всю силу легких, зажмурив глаза, Бройдо прыгнул, выставив меч. От удара его бросило о стену пещеры, да так, что воздух вышибло из легких. Он думал, что никогда уже не придется ему вдохнуть.

Но когда пылающий вдох пробился сквозь разинутый рот, а глаза сами по себе открылись, Бройдо увидел золотистые глаза василиска, и в них разливалась чернота смерти. Меч змея пронзил хищника в небо и пробил мозг. Горела грязная пасть василиска, испуская зловоние.

Джиоти встала рядом с Бройдо, прислонившись спиной к стене, и пнула мертвую тварь ногой. Меч вышел наружу, скользкий от черной крови.

— Я его убил… — Голос Бройдо шел откуда-то из глубины его тела. — Я убил василиска!

Джиоти взяла его за плечо, стиснула.

— Кажется, так и есть — судя по тому, что мы еще живы!

Азофель бродил среди изжеванных холмов Хелгейта, поедая великанов. Языки пламени колыхались вокруг него, когда он шагал, будто в горячечном бреду, окруженный дрожащими воздушными линзами огненного мира. Он съел Старейших — великанов, которые много сотен лет назад легли среди гор слушать музыку планеты, что сочилась сквозь обугленную кору, порождаемая магнитной пульсацией ядра.

Никто не встал, чтобы сразиться с ним. Лучезарный ловко двигался над неровной землей. Великаны лежали голыми горами, какими они, кажется, и были. Hi они пульсировали вместе с огнем планеты, участники живущего сна безымянной владычицы.

С каждой поглощенной черной вулканической сущностью сияние Азофеля росло. Гиганты распадались перед ним чистым светом, воспоминания личностей сгорали, а сама их жизнь вливалась в анергию Лучезарного. Ни крика не слышалось, ни земля не тряслась. Просто сновидцы вдруг исчезали в неназываемом, оставив после себя лишь белые дюны, где до того лежали веками.

Весь дымный день, переходящий в полосатую ночь, бродил Азофель по сожженным холмам. Сила набухала в нем, кожа отваливалась углями, обнажая сверкающую сущность с огненной сердцевиной, яркую, как око разума.

Рик Старый, решительно возразивший против того, чтобы Азофель убивал любых смертных, к бойне великанов отнесся намного спокойнее — настолько были они ему противны. Ошеломленный обновленным ореолом Лучезарного, старый кобольд закрыл глаза и попытался себе представить, каково это было поглощенным великанам, экипажу «Звезды удачи», целым кланам эльфов на Краю Мира, ставшим жертвой Пожирателя Теней. Охватывал ли восторг исторгаемых из сна? Или они просто ничего не ощущали? Превращение в чистый свет, за гранью любой индивидуальности, странным образом казалось кобольду счастливой судьбой.

Он прищурил глаза до щелочек, пытаясь различить какие-то черты в свете звезд, залившем плоские вершины холмов. От острых серебряных лучей под веками прыгали калейдоскопические фигуры, покосившиеся в злобной радости, — ложные солнца, шаровые молнии, химерические дьяволята, пляшущие вдоль извилин мозга, разбрасывая угольки угасающего дня, тусклый огонь сумерек.

Кобольд часто заморгал, пытаясь встряхнуться. Он припал к земле возле пещеры пути Чарма. Свет плясал в напряженных глазах, и он сидел, загипнотизированный, не в силах оторваться от огненной дуги на краю Хелгейта, накаленной добела, как сердце звезды.

Сделав над собой усилие, он отвернул лицо. Отблески света еще плясали на сетчатке как бешеные призраки, и куда бы ни падал его взгляд, всюду сверкали звезды. Валуны, щебеночные плато, черные облака — все искрилось драгоценностями. Рик встряхнул головой. Величие Чарма пронизывало его насквозь, до самого основания души.

Он заметил, что совсем не испытывает усталости. Изнеможение, телесные потребности, физическая боль — все это оставило его, когда грудь пронзила гномья стрела. Мертвоходящий, он черпал бесконечную энергию из Ожерелья Душ, а оно — от Извечной Звезды. И все же из-за своей тяги к пустому ничто он понимал, что утомлен сильнее, чем могут подсказать чувства.

Судьба миров — бремя, подавившее все его существо. Купаясь в чармовом сиянии Лучезарного, он нашел силы признаться самому себе, что ничего в нем не осталось. Все, что он собой представлял, было отдано великой миссии.

Эта мысль заставила задуматься об иронии положения: после смерти любимой дочери Амары он настолько отошел от сообщества кобольдов, что тогда был более мертвоходящим, чем теперь. Он уже понимал, что значит по-настоящему чему-то себя посвятить. После смерти Амары душевная боль была так сильна, что он ушел в себя как в скорлупу и не мог выйти.

— Спасибо тебе, госпожа, — шепнул кобольд, обращаясь к Безымянной, призвавшей его из этой страшной отрешенности. На службе ей он утратил жизнь, но гордо носил в груди зазубренную стрелу, ибо она указывала ему дорогу к свободе.

Освеженный Чармом Лучезарного, кобольд открыл глаза.

Извечная Звезда смотрела на него поверх изрезанных равнин, подобно тигриному глазу. Азофель прошел перед заходящим диском серебристо-синей искрой, спектральным вихрем, спорой ацетилена, висящей сновидением на фоне пунцовой яркости смутных сумерек. Рик махнул рукой, и струя пламени ответила приветственным жестом.

Азофель бессмысленно улыбнулся кобольду, хотя и знал, что улыбку не разглядеть в его ослепительном сиянии. Пандемониум сумерек отлично оттенял это чудо — цвета побежалости Лучезарного, поглощающего свет сна. К Азофелю вновь возвратилась сила, и она питала надежду, что скоро он найдет создание тьмы, где бы оно ни пряталось, и прогонит его со Светлого Берега.

А тогда можно будет и домой податься. Ничего другого он так не хотел с самого начала этой работы, как вернуться в свет.

По сравнению со смертной алостью Хелгейта свет дома, который ему помнился, сиял какой-то высшей яркостью. Не было там хаоса бродячих звезд и форм жизни, управляемых Случаем — незрячим богом этих миров. Дома отсутствовала слепота, и Случаю там не было места. Там сновидец был сном, и сновидение — сновидцем. И пусть дома он слыл всего лишь стражем, охранником других сияющих сновидцев, через связь с тем, кому виделся он сам — со своей собственной более великой сущностью, но он знал, что не всегда ему быть стражем, что его сияние будет возвеличено стремлением, и в славе избрания и посредством собственного сна оно изменится к лучшему, к более яркому.