Жажда крови. Женевьева неумершая - Джек Йовил Страница 60

«Это не такая уж плохая смерть», – сказал себе Доремус. Потом посмотрел на кровь, на рваные раны и понял, что хорошей смерти не бывает.

Бальфус ждал в сторонке. Теперь вокруг собрались все слуги, судачили, восклицали. Где они были, когда единорог убивал графа? Попрятались, спасая свои шкуры?

Доремус последовал за отцом и вампиршей. Бальфус трусил рядом.

«Что бы я ни думал об отце, об охоте, об убийствах, – поклялся Доремус, – я найду ту тварь, что убила моего дядю, и прикончу ее».

Он отыщет единорога раньше Рудигера, и на этот раз это будет чистый выстрел. Потом он сожжет свой лук.

Лес поглотил их.

Идущая по следу Женевьева охотилась на охотника.

И Тибальт тут был ни при чем.

Это ее охота.

Она представляла, как рог самки единорога ударяется в ребра Магнуса, вонзается ему в живот, выпуская наружу кишки.

И ей вспомнилось холодное бешенство графа Рудигера фон Унхеймлиха.

В этот миг не нашлось бы в лесу существа более опасного, чем вампирша.

Она всегда отделяла себя от Истинно Мертвых, тех вампиров, что убивали живых просто ради удовольствия. Она слушала, как они похваляются своими подвигами, и ощущала превосходство над этими выходцами из могил, с их гнилостным дыханием и красными глазами, со звериным оскалом на лицах, цепляющимися днем за свои гробы и подземелья, а по ночам скользящими по воле ветра в поисках нежных шей, наслаждаясь страхом, окутывающим их, будто саван.

Она вспоминала своих знакомых: царица Каттарина, кровавый тиран, правившая столетия, ликовавшая, когда по ее телу струилась кровь ее подданных; Вьетзак с Края Мира, с полным ртом зубов, похожих на гальку с острыми как бритва краями, жующий мясо крестьянского ребенка; даже ее темный отец, щеголь Шанданьяк, утирающий с губ кровь кружевным платочком, старый и одинокий, несмотря на очаровательные внешность и манеры.

Впервые за без малого семьсот лет Женевьева Дьедонне почувствовала справедливость красной жажды.

Она жалела, что пощадила остальных: Тибальта, Бальфуса, Анулку, Ото. Надо было выпотрошить их и пить свежую кровь прямо из их брюха. Надо было высосать из них целое море крови.

Рудигер бежал быстро и опережал ее.

Она сшибала ногами попадавшиеся на пути молодые деревца, наслаждаясь треском ломающихся стволов. Птицы разлетались из своих падающих гнезд, мелкая живность кидалась врассыпную, прочь с ее дороги.

– Стоять! – приказал голос, пробившийся сквозь ее кровавую ярость и поразивший ее в самое сердце.

Она замерла посреди небольшой полянки. Граф Рудигер стоял едва ли в дюжине шагов от нее с поднятым луком и стрелой наготове.

– Деревянное древко, серебряный наконечник, – объяснил он. – Будет в твоем сердце в один миг.

Женевьева расслабилась, протянув руки и показав пустые ладони.

– Другому я приказал бы бросить оружие. Но вряд ли могу ожидать, чтобы ты вырвала свои зубы и ногти.

Красная ярость полыхала в ней, и лицо Рудигера виделось подернутым кровавой пеленой. Она изо всех сил пыталась взять себя в руки, смирить жажду убийства.

– Вот это правильно, – сказал Рудигер. – Держи свой норов в узде.

Он повел стрелой, и Женевьева, повинуясь его жесту, опустилась на землю. Она села на скрещенные ноги, подложив руки под зад.

– Так-то лучше.

Зубы ее съежились и скользнули обратно в десны.

– Скажи, вампир, сколько этот серый счетовод посулил за мою голову? С какой толикой своих драгоценных монет был готов расстаться, чтобы расчистить себе путь?

Женевьева молчала.

– О да, мне все известно о том, зачем ты здесь. У Бальфуса собачья душа и преданность тоже. Я все знал с самого начала. Тибальту не понять, что для человека что-то может быть важнее денег.

Когда Рудигер торжествующе умолк, он напомнил Женевьеве Морнана Тибальта, у того так же блестели глаза, когда исполнялись его планы.

– Я бы убил его, если бы от этого был какой-нибудь прок. Но раз Бальфус даст свидетельские показания, в этом нет смысла. Наглый сын клерка вернется туда, откуда пришел, будет корпеть в какой-нибудь крохотной конторке, сражаясь за каждый кусок хлеба, за каждый затертый пфенниг.

Сумеет ли она достать его прежде, чем он убьет ее?

– Ты не из таких, вампир. Тибальт, должно быть, поймал тебя на каком-нибудь преступлении, чтобы сделать своим орудием.

Позади графа Рудигера, в лесу, двигалось что-то большое. Женевьева ощущала его, чувствовала его волнение.

– Может, заключим мир?

Рудигер расслабился, его стрела опустилась. Женевьева кивнула, выигрывая время.

– Смотри, – сказал Рудигер, держа лук в одной руке и стрелу в другой. – Я не причиню тебе вреда.

Он подошел, но так, чтобы она не могла до него дотянуться.

– Ты прелесть, Женевьева, – говорил он. – Ты напоминаешь мне…

Он протянул руку, и его пальцы коснулись ее щеки. Она могла схватить его за руку, возможно, оторвать ее…

– Нет, ты другая. – Он убрал руку. – Ты охотница, как самка единорога. Тебе будет хорошо со мной. После охоты существуют и другие удовольствия и награды…

Она ощущала, как его вожделение клубится вокруг нее. Хорошо. Возможно, это ослепит его.

– Странно думать, что ты настолько стара. Ты выглядишь такой юной, такой свежей…

Он поднял ее и поцеловал, грубо прижимаясь языком к ее губам. Она чувствовала кровь в его слюне, и та обжигала ей рот, как перец. Она не сопротивлялась, но и не ответила ему.

Он отпустил ее.

– Потом мы разожжем твой пыл. Я неплохо владею не только луком.

Рудигер выпрямился.

– Сначала надо добыть рог. Пошли…

Он шагнул в чащу, и она поднялась, готовая последовать за ним. Она не представляла, что еще может случиться.

Она чувствовала запах единорога. И граф, очевидно, тоже.

Они снова очутились у Ущелья Кхорна. С другой его стороны, там, откуда упала Сильвана.

Для Доремуса это отныне место, где бродит ее дух.

При свете дня здесь все казалось другим, чем ночью. Искрился водопад, в воде играла радуга всех мыслимых цветов и оттенков. Бальфус стоял на четвереньках, обнюхивая землю. Его спина сделалась длиннее, натянув куртку, уши заострились и сдвинулись на затылок.

Это казалось вполне естественным. Даже Доремус чувствовал зов леса.

Он все еще видел странные вещи. И слышал их.

Деревья перешептывались, и падающая вода шипела и журчала, говоря с ним, напевая ему странные мелодии.