Попытка – не пытка - Елена Хотулева Страница 62

– Может, в Успенском соборе? – спросила я и затаилась.

– Очень хорошо, что у нас с тобой в очередной раз мнение совпало! – сказал Сталин и закурил «Герцеговину». – Значит, послезавтра нас в Кремле патриарх обвенчает.

– Да что ты? – ехидно улыбнулась я. – И откуда же у нас тут патриарх-то в тридцать седьмом году появился, если его с 1925 года нет?

– Его вчера избрали.

– То есть пять дней назад, когда ты мне про имперскую идеологию рассказывал, патриарха у нас не было. А сегодня он есть, и страна новым курсом пошла? – Я понимала, что не очень прилично веду себя по отношению к серьезным церковным вопросам, но не смогла удержаться и засмеялась. – Скажи, это ты его назначил, руководствуясь партийными нуждами?

– Я ценю твой юмор. Но я никак не мог назначить патриарха, потому что по правилам его должен был избрать архиерейский собор. Именно это и произошло.

– А можно я тебе еще несколько вопросов задам?

– Можно. Задавай!

– Расскажи мне, пожалуйста, поподробнее, как именно это произошло.

Было видно, что ему нравится наблюдать за моей реакцией:

– Я вызвал к себе Карпова. Объяснил ему, что он возглавит совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме. После этого сказал, чтобы он позвонил митрополиту Сергию и от имени правительства пригласил его, а также митрополита Алексия в Кремль. Поскольку так сложилось, что оба они в этот день были в Москве, через два часа мы встретились и побеседовали. Я кроме всего прочего сказал им, чтобы архиерейский собор был созван большевистскими темпами, и в результате через три дня в стране был патриарх.

Я расхохоталась:

– Ты сказал двум митрополитам, чтобы они проявили твои любимые большевистские темпы и избрали патриарха? И ты думаешь, я поверю в эти шутки? Да этого просто быть не могло!

– Не хочешь мне верить на слово – не верь. Но факт налицо. Патриарх есть, и он нас обвенчает.

На нервной почве у меня проснулся аппетит. Я набросала себе полную тарелку закусок и выпила еще вина:

– У меня в голове это не укладывается. Значит, ты решил сделать ставку на православие. Ну, для тебя это в принципе нормально. Кстати, хорошо, что у нас с тобой религия одна. Проблем меньше. А вот что ты с остальными конфессиями собираешься делать?

– Этот вопрос тоже решается. По моим предположениям все они будут мирно сосуществовать, и даже не исключено, что в некоторых вопросах станут поддерживать друг друга. Кроме того, таким образом мы сможем еще больше укрепить и наши международные позиции. Думаю, что это станет заключительным этапом моего плана. Но об этом мы с тобой позже поговорим …

Я призадумалась. Все это принимало какой-то нешуточный оборот. Одно дело – выйти замуж в параллельном времени и получить печать в паспорт, который вышел из употребления семьдесят лет назад. А другое дело – обвенчаться по всем канонам православной церкви. Тут уже не важно, что мы живем в разных временных пространствах. Речь идет о настоящем браке, как говорится, до гробовой доски. И никакого обратного хода этому дать уже будет нельзя. Мне стало как-то жутковато, и я спросила:

– А для тебя это вообще как? Я понять хочу… Ты к этому как к фикции относишься? Или ты… ты… – Было как-то неудобно спрашивать его, верующий ли он вообще, но меня сжигало любопытство. – Скажи! Ты понимаешь, насколько это серьезно? Это же не ЗАГС! Это церковь!

– Ну, ты мне-то только лекций тут не читай о православии. Я, наверное, не хуже тебя в этом разбираюсь. – Он встал и подошел к окну. – Серьезно, не серьезно… Хочется верить, что для тебя это действительно серьезно. Ну а раз мы оба это воспринимаем так, как надо, то придется все это сделать по правилам.

– Это ты о чем? – Я пересела на диван и посмотрела на него.

Он поправил воротник кителя:

– Это я об исповеди и причастии. Завтра мы с тобой на службу поедем. И все сделаем как положено.

Все это было уже выше моего понимания:

– Ты хочешь сказать, что исповедоваться будешь?! – воскликнула я.

– А, по-твоему, я отпущения грехов не заслуживаю? – Сталин посмотрел на меня с ухмылкой. – И как у тебя совести хватает мне говорить такое? Ладно, я так понимаю, что ты человек несознательный. И мало что вообще в религии понимаешь. Ну ничего… Завтра тебе объяснят, что к чему.

– И кто мне объяснит?

– Митрополит Алексий.

– А почему именно он?

– Потому что он сам этого захотел. И будет это в шесть утра в Кремле, так как в девять тебе обратно.

Я еще больше распереживалась:

– Нет, он мне грехи не отпустит. Да если я ему все честно о своей жизни расскажу, то он на меня епитимию наложит! В конце концов, он же живет в 1937 году и не представляет, как там у нас в будущем все происходит!

В ответ Сталин усмехнулся:

– Он будет прав, если наложит. Я бы на его месте так и сделал. Очень мне жалко, что я твоей исповеди не услышу. Хотя и так ясно, что ты далеко не праведница.

Я подбежала к нему:

– Как это не праведница? А? Я тебе верная жена! Законная, между прочим, супруга! И вообще, если разобраться, то у тебя тут домострой. А я жертва любви! И кстати… Скажи, вот ты знаешь, о чем завтра говорить будешь?

Он задумался:

– Да… Есть у меня один грех, в котором я бы исповедоваться хотел…

– Только один?! – не сдержалась я и тут же прикусила язык, так как Сталин, потеряв терпение, уничтожающе посмотрел на меня.

– Ты!.. Жертва любви! Не забудь завтра митрополиту Алексию на исповеди рассказать, как ты разговариваешь со своим, как ты говоришь, супругом законным! Чувствую, зря я тут тебе про социалистическое равенство рассказывал. Распустил совсем. Все! Спать пойдем. А то уже выезжать скоро…

Рано утром мы прибыли в Кремль. И я действительно исповедовалась будущему патриарху Алексию во всех своих грехах. Когда он услышал, ради чего я прилетела в 1937 год, и понял, почему за последние месяцы страна постоянно шла каким-то новым курсом, он сказал, что благословляет меня на продолжение трудов во благо отечества и будет молиться за то, чтобы Сталин с Божией помощью сумел заложить основу великого государства, а я беспрепятственно дала ход новой истории России в своей реальности.

Попав в 2010 год, я прилегла на диван и посмотрела на Натаныча, сидевшего за ноутбуком:

– Ты даже не представляешь себе, что со мной произошло за последние десять часов.

– И что же? – спросил он, с любопытством разглядывая меня. – Отец народов объявил православие основой идеологии, сказал, что в СССР все религии будут мирно сосуществовать, и заставил майора нэкэвэдэ, или кем он там был в твоем 1937 году, заниматься вопросами Русской православной церкви? Да?

Я села, от удивления сжав в руках подушку: