Инквизитор. Природа зверя - Надежда Попова Страница 62

– На что только не пойдешь ради их прелестей, – вздохнул охотник с мечтательной улыбкой и, посерьезнев, вздохнул: – Ну, а теперь, Молот Ведьм, давай. О чем таком ты хотел поговорить, что даже спровадил эту милашку прочь?

– Ликантроп, – пояснил он. – Это сейчас, если не ошибаюсь, самая животрепещущая тема. Отчего ты спокоен?

– А что же я должен делать? В панике бегать здесь, сшибая столы?

– «Ночь полной силы», – выговорил Курт с расстановкой. – Чем она отлична от прочих и чем грозит нам? И если грозит – повторю свой вопрос: отчего ты спокоен? Если же не грозит, для чего уделять ей особое внимание в рассказе о ликантропах?

– Для того, что ты об этом просил, помнишь? Ты хотел знать все, что знаю я и не знаешь ты, о вервольфах, стригах, ведьмах, призраках и прочей шушере. Я и говорил все. Все, что в голову пришло, что помнил и слышал… Слушай, – почти со снисхождением улыбнулся Ван Ален, – это просто так звучит – «ночь полной силы»; красиво и таинственно, просто потому что слова так легли. А на деле это лишь констатация факта, не более.

– Но факт констатируется вполне определенный, и притом отличный от фактов, имеющих место в прочее время.

– В прочее время… – вздохнул охотник устало, усевшись поудобнее. – Если это вервольф неопытный еще, молодой, со своей сущностью не объединившийся – в эту ночь он подступает к такому объединению ближе всего. Могут быть примечены даже признаки разумности; ну, ты понимаешь – все варьируется, в зависимости от того, насколько особь зрелая. Если совсем молокосос – перемен почти никаких, в эту ночь он такая же тупая зверюга, как и в любую другую из пред– или послеполнолунных. У уже взрослого тоже не заметно особой разницы; да что там – ее просто нет. Такая же непозволительно разумная зверюга, как и в иные ночи. Это если иметь в виду таких, как наш приятель – кто оборачивается в волка. Если говорить о тех, кто попадается чаще, о двуногих тварях со страховидными мордами невнятного генуса, то они в эту ночь попросту чуть менее бешеные. У этих почти никогда не случается совместить два естества; они смутно помнят, что делали в ином облике, и плохо себя контролируют. Примерно то же относится и к полноценным волкам в возрасте не зрелом, но уже и не юном. Доходчиво, или нужны дальнейшие растолкования?

– Стало быть, – подытожил Курт, – если ты прав, и наш сосед есть особь уже взрослая, если он и без того отлично осознавал, что делает и для чего, в эту ночь ничего не изменится – разве что он, быть может, будет лучше владеть своим волчьим телом, ибо достигнет пика единения с волчьей сутью. Так?

– Тебе трактаты надо писать. Эк завернул – «пик единения»…

– Если же мы имели бы дело с молодняком, то никакой особенной разницы в поведении замечено не было бы.

– Да, но, к сожалению, это явно не наш случай.

– Уверен?

– Вспомни, как он вел себя в конюшне. Он знал, что на шум выбежит хоть кто-нибудь, и затаился там, ибо рассчитывал на этого кого-нибудь напуститься. Он караулит нас здесь – не уходит днем, подумав «а что я тут делаю?»; он дожидается ночи, оборачивается и нападает. Эта тварь знает, что делает.

– Все эти сведения – личный опыт? Или наработки ваших теоретиков?

– Опасаешься за достоверность? – усмехнулся Ван Ален. – Расслабься. Не то и не другое. Это выводы старых охотников – на мой взгляд, такой источник куда как надежней всего прочего. Знаешь, тобою столь любимые древние книжки дело, конечно, хорошее, но я больше полагаюсь на рассказы тех, кто видел, слышал и делал что-то год назад или десять, когда – из первых рук. Мало ли, кто и что там написал, двести лет назад.

– Или рассказал о себе после третьей бутылки, – возразил Курт. – Особенно молодому поколению, глядящему снизу вверх на бывалого героя-истребителя.

– У нас не принято, – ревниво отозвался Ван Ален. – Можно травить байки о том, что после убиения твари тебе отдались все девки местной деревни, но о самих тварях – не врут. От этого жизнь зависит. Именно так, а не из древних рукописей, мы узнаём, что, просто пережив укус стрига, стригом не станешь, выжив после нападения вервольфа, не обратишься им, а некоторых призраков нельзя увидеть, если смотреть на них.

– А как же? – приподнял брови Курт; охотник наставительно кивнул:

– Во-от. В твоих умных книжках, небось, таким мелочам внимания не уделяют, зато это можно услышать от какого-нибудь дядюшки Ханса, который вчера как раз возвратился из заброшенного дома. Ты хотел дележа опытом? Пожалста. Кое-кто из призраков, если смотреть на него прямо, тут же становится невидим – его можно разглядеть лишь боковым зрением, там, на грани видимости. Само собою, из-за этого сложно работать, и тут есть свои маленькие хитрости, которыми, уж извиняй, не поделишься – нарабатываются только долгой практикой.

– Ну, как становятся призраками, я приблизительно представляю, – спустя мгновение задумчивости произнес Курт неспешно. – О том, что укус стрига не делает человека таким же, знаю на собственном опыте…

– Фу, – с сострадательным омерзением заметил охотник.

– Да уж, – покривился он. – Не то слово… Процесс обращения стрига мне известен. Также по опыту, накопленному зондергруппой, и свидетельским показаниям знаю о том, что рана, нанесенная ликантропом, может убить, но не обратить… Не знаю одного: как становятся оборотнями?

– Ты всерьез? – не пытаясь скрыть снисходительной усмешки, переспросил Ван Ален. – Ваши мудрецы не знают такой простой вещи?

– Даю минуту на то, чтобы насладиться собственным превосходством, – дозволил Курт. – После чего еще минуту можешь посвятить воспоминаниям о том, что я тебе уже говорил о таимых вами сведениях, наряду с несущественными – жизненно важных.

– Да ладно, – примирительно отмахнулся охотник. – В самом деле – откуда вам знать, вам от роду чуть больше тридцати лет, а вашей зондергруппе, насколько мне известно, и вовсе не больше десятка… Ну, с вервольфами все куда проще и – сложней, чем со стригами. Те могут обратить… ну, или попытаться обратить кого угодно; в худшем случае ничего не получится, и подопытный отдаст концы…

– В худшем случае, – возразил Курт, – из подопытного выйдет упырь. Видел, быть может – такие облезлые, смердящие и тупые.

– Да?.. А я полагал их другой разновидностью. Видишь, и вам известно что-то, что не известно нам… А вервольфы – эти размножаются исключительно старым дедовским способом.

– Не понял, – нахмурился Курт, и охотник вздохнул с показной усталостью:

– Вервольфами, Молот Ведьм, не становятся – ими рождаются. Только так, и никак иначе.

– Eia, – ровно заметил он.

– Ну, всё, конечно, не совсем так просто, но… Или – нет, все просто, но для меня это несложно настолько, что я даже не знаю, с чего лучше начать и как рассказать. Вот, к примеру, как рассказать о том, что такое «я»? Да никак.

– «Я», – проговорил Курт скучающим тоном, – употребляется как обозначение человеком собственной сознаваемой сущности, самого себя в окружающем мире как личности и как обозначение субъекта в философии.