Книга колдовства - Джеймс Риз Страница 62

К тому времени, когда Бру наконец явился в Комнату камней, я пришла в совершеннейшее отчаяние. И это еще мягко сказано. Я совсем упала духом и готовилась призвать смерть. Однако все переменилось, когда я открыла глаза и увидела перед собой в клубах дыма тускло освещенное лицо Бру, выглядывающее из-под капюшона. Потом капюшон был отброшен, а грязный бурнус соскользнул с плеч моего мучителя. Неужто негодяй думал, что сможет… воспользоваться мной? На эти мысли наводила его нагота.

Я тоже была обнажена, и это являлось следствием того, что алхимик причислил меня к высшим. Наверное, он и прежде подглядывал за своим Ребусом, пока я спала.

Алхимик кивнул, словно в знак одобрения. Одобрения? Но что он одобрил? Однако именно этот жест, обычный кивок, подействовал так, что мои грусть и отчаяние претерпели поистине алхимическую метаморфозу, превратившись в чувство столь чистое и совершенное, что в нашем мире для него нет названия. Единственным словом, значение которого приближается к нему, является «ненависть».

Когда я увидела, что голый Бру идет ко мне сквозь клубы дыма, когда я заметила его холодный, оценивающий взгляд и этот кивок, мне захотелось его убить.

Но как? Не было ни единой возможности. У меня по-прежнему оставалась моя сила, но ни спокойствия, ни хладнокровия, без чего немыслимы занятия Ремеслом. Ах, как мне хотелось заставить Бру истекать кровью! Чтобы с каждым выдохом из его носа и рта исторгались потоки крови, чтобы она пузырилась у него на губах, как это случается у ведьм, когда к ним приходит алая смерть. Я могла это сделать. Однажды я сотворила такое заклятие. Еще в отрочестве, в каком-то городке далекой французской провинции Анжу, сидя в трактире (помнится, он назывался «Толстая курица»), я нечаянно навела чары на совершенно невинного человека. Правда, все вышло неуклюже, больше из любопытства, чем от злости. Так почему мне бы не повторить это, и немедленно? Увы, я не могла. А нет ли поблизости какого-нибудь предмета, чтобы поднять его усилием воли, а потом изо всех сил метнуть в Бру, как я направила в Диблиса иглу для сращивания канатов, проткнувшую его насквозь? К сожалению, в здешней «крипте» не было вообще ничего, кроме моей койки. Наверху, на assoltaire, имелось оружие, но я вдруг поняла, что не могу передвигать взглядом то, чего не вижу. Бру повезло: если бы он держал меня в одном из верхних шатров, я бы нашла способ убить негодяя. Или сразу несколько способов: сначала убила бы его за то, что он сделал со мной, потом за то, что он сделал (как я полагала) с несчастной Себастьяной, и еще раз — от имени Герцогини. Да, я лишила бы его жизни трижды — ножом, дубинкой и каким-нибудь острым предметом без рукоятки. Вращаясь вокруг своей оси, он долетел бы до цели и вонзился Бру прямо в сердце. Или в то, что у него вместо сердца.

Наверное, я сумела бы свершить задуманное, если бы ко мне вернулось утраченное хладнокровие, но в тот день ничего не вышло. Однако на следующий день… Или на третий? Не могу вспомнить. Я утратила чувство времени; даже теперь меня мучает ощущение, что дни пленения перемешались в моей голове. Тем не менее вскоре я действительно нанесла удар.

Бру подошел ко мне, держа в руке что-то светлое. Он был обнажен, и я видела его темный срамной уд — к счастью, обвисший и вялый. В другой руке он держал стеклянную мензурку, до краев наполненную серебристо-серой жидкостью. Теперь я знаю: там был эликсир, большую часть которого составляла жидкая ртуть, да не простая, а особая, добытая самим Бру в его лаборатории, имеющая вкус серы и соли. Когда он приблизил ко мне мензурку, я сделала так — не помню, напряжением мышц или волевым усилием, — что кровать задрожала и сдвинулась (а может быть, Бру просто споткнулся). В результате две или три капли алхимической смеси выплеснулись из мензурки на мое плечо, но не скатились вниз, как следовало бы ожидать. Холодные и застывшие, они походили на пули, резко затормозившие и замершие на поверхности кожи, словно боясь проникнуть в мою плоть.

Я выпила из мензурки остаток жидкости, и смесь оказалась теплой. Она холодела только тогда, когда попадала в мое горло, обволакивая его. Я поняла, что уже пила эту смесь: именно ее привкус я чувствовала, когда очнулась в этой комнате. Теперь он казался раз в десять сильнее, а когда я сделала глоток…

Подождите. Здесь не годятся слова «выпила» или «проглотила», потому что они предполагают некую добровольность. Я не желала пить эликсир, а если и проглотила его, то лишь для того, чтобы не задохнуться.

Бру вливал в меня питье посредством большой фарфоровой воронки, узкий конец которой, достигавший в длину десяти дюймов, был смазан каким-то жиром. Алхимик поставил мензурку на паркет и запрокинул мою голову, ухватив меня за волосы, после чего ему удалось вставить воронку мне в рот. Потом зажал мой нос, вынудил меня разомкнуть челюсти и влил жидкость в мое горло.

После этого я собрала остатки самообладания и обвела взором красно-белую комнату с твердым намерением найти хоть что-то, чем можно…

И я действительно обнаружила подходящий предмет. Точнее, предметы: силой ведьминского взгляда я вытащила из стены изрядное количество гвоздей (при этом кости, белесая плоть и красные камни со стуком попадали на пол) и устремила их в сторону Бру. Гвозди и гвоздики, прикреплявшие части странных созданий алхимика к стенам и потолку — так сумасшедший охотник за бабочками пришпиливает к бархату еще живую добычу, — понеслись, как железные молнии, но не причинили Бру большого вреда. Полет их постепенно замедлился, сила инерции иссякла (Ремесло — одно, а законы физики — совершенно другое), и лишь несколько гвоздей долетели до цели. Бру спокойно вытащил их, они поранили его не больше, чем крапива или жалящие клювы птичек-колибри. В итоге мне пришлось отступить на самый последний край обороны, поскольку с тех пор Бру стал завязывать мне глаза. Старый алхимик понял, где сосредоточена воля ведьмы, и стал остерегаться моего жабьего глаза. У меня не оставалось иного выхода, кроме как слепо ему повиноваться и пить его зелья вместо еды, способной поддержать мои силы.

Короче говоря, я голодала, хотя и не умерла от голода. Вообще-то я знала, что не умру, и Бру тоже знал. Меня не могло убить ничто, кроме прямого насилия вроде пуль или удара клинка. Нас, ведьм, убивает только кровь, и она сама выбирает, когда и где настанет наш конец. Никакие чары или эликсиры не могут предотвратить уготованной нам участи, это я знала точно. Но приблизить свой конец не могла, хотя в течение последующих недель не раз пробовала лишить себя жизни. Я звала алую смерть, но, увы… ничего не добилась. Что же мне еще оставалось? Целыми днями и неделями я лежала голая, в собственных нечистотах, и гадала, скоро ли Бру закончит свои опыты и какие перемены произойдут во мне — во мне, обреченном Ребусе, несчастной ведьме, жаждущей прихода крови.

Я сходила с ума. А книга — та самая, что могла спасти меня, если бы я нашла ее раньше, — лежала рядом, в десяти футах от кровати. Да, я сходила с ума. По мере того как недели медленно ползли по календарю, проступавшему в тумане моего сознания, слабость овладевала мною, жизнь таяла, словно мираж, и лишь алхимическое зелье подкатывалось к моему горлу, а я погружалась в пучину безумия. Эта пропасть была так глубока, что я едва осознала происходящее, услышав свое имя — «Генри!» — под окном, выходящим на улицу. Там, внизу, стоял Каликсто, и он звал меня.