Сын города - Том Поллок Страница 62

Проволока неохотно скользнула назад; дюйм за дюймом. Колючки мучительно сползли с рук Бет, оставляя красные отметины. Лишившись их поддержки, девушка упала. Нить, удерживающая Фила под водой, натянулась, выглядя почти хрупкой.

«Бет, помоги мне!»

Зубы Бет стучали от страха, но она пощупала вокруг себя и нашла под ногами прут-копье. Рыча от натуги, подняла его и перерезала проволочный усик пополам.

Проволочное чудовище отпрянуло от боли при касании копья, и Карино лицо размылось, когда колючки обернулись вокруг девушки, будто прижимая ее к сердцу. А потом, словно огромное насекомое, клубок поднялся на сотню длинных и тонких ножек, затащил девушку на мост и унесся прочь.

«Кара…»

– Фил! – Бет была изумлена, истощена. Попыталась идти, но обнаружила, что не может. Рухнула на колени и поползла к балюстраде. В воде не наблюдалось никакого движения. Ощущение тепла на коже подсказало, что стеклянная девушка рядом.

– Филиус, – Бет задыхалась, – он там… Он… Я должна… – она попыталась подняться, но была слишком слаба. Проволочные колючки вытянули из нее все силы.

«Он называл это металлическим паразитом. О боже мой, Кара…»

Девушка откатилась назад, хрустнув челюстью о камень.

Электра бросила на Бет жалостливый взгляд и закрыла глаза.

Через прозрачные веки Бет увидела страх, но лишь секундный.

Потом Электра выпрямила свое потрескавшееся тело и головой вперед прыгнула в Темзу.

Мгновение Бет видела ее свет, поблескивающий в глубине. Потом вода начала бурлить и кипеть, и в воздухе повеяло пахнущим гарью газом.

Бет беспомощно смотрела, но не могла понять, что произошло, пока водную гладь не прорвали два тела. Фил, едва ли в сознании, слабо кричал. Кожа там, где его держала Электра, пузырилась красным, а потом становилась черной. Челюсти стеклянной женщины были плотно стиснуты, нити накала начали исчезать, как перегоревшие предохранители, но она успела оттащить парня на отмель.

Грязь липла к мокнущим ожогам, и он свернулся, словно эмбрион, защищаясь от боли.

– Лек, – это был лишь шепот, но Бет, стоящая над Набережной, ясно его услышала. – Лек.

Нащупав ее позади себя, парень схватил стеклянную девушку за руку. Кожа его закурилась, там, где он ее коснулся.

Электра улыбнулась и промерцала что-то на своем языке, которого Бет не понимала.

Со стоном боли Сын Улиц потянулся к ее щеке, но реакция достигла лица Электры, и оно сгорело под его рукой.

– Фил! – Бет скользнула вниз, в сторону Набережной, к песчаной косе и, шатаясь, пошла в его сторону. – Фил! Что мне сделать? Что мне сделать? – она отчаянно и глупо кричала на него. – Что мне сделать?

Она упала возле Фила, и обхватив голову парня руками, принялась ее укачивать. Его кожу покрывали порезы, а ожог на запястье почти стер татуировку короны из башен. Речная вода хлынула из его горла, когда он попытался ответить.

– Что мне сделать? – шептала Бет в его волосы.

– Знаешь, что она сказала? – задыхаясь, он откашлял с галлон грязной воды. На его лице читалось явное удивление. – Она сказала: «Если ты собираешься вести ублюдочных Белых, научи их танцевать».

Голова Фила снова упала девушке на колени, глаза закрылись. Но его грудь по-прежнему поднималась и опадала. Он потерял сознание, но был жив.

Бет узнала трепещущий звук – крылья голубя.

– Пойдем, девочка, – от голоса веяло мусорным ветром. – Скоро соберется еще больше волков, а мы не в состоянии с ними сражаться. Давай его мне.

Упитанные серые голуби сгрудились над телом парня, и Бет почувствовала, как дюжины голубиных коготков вцепились в ее джинсы, капюшон и волосы.

– Пойдем, – прошептал, охрипнув от напряжения, Гаттергласс.

Поднявшись в воздух, Бет увидела под собой мерцающие тела и мигающие огни: Иезекииль и Виктор командовали отступлением. Над трубчатой мордой сомкнулась вода. Но Бет знала, что ей больше всего запомнится, какая картина будет преследовать в минуты спокойствия…

…фрагменты: маленькие, маленькие кусочки мужчин, женщин и детей, которых она сюда привела. Матовое стекло, гравий и кровь.

Лунный свет отбеливал статуи среди надгробий. Из-за глубоких теней каменные фигуры выглядели усталыми. Ветер разносил звуки: замедленное ровное дыхание, то там, то тут раздавался храп. Обмякнув внутри своей карающей кожи, Тротуарные Монахи спали.

Стояло очень раннее утро. Они работали всю прошедшую ночь.

Кладбище заполнил звук каменных крыльев, и один за другим священники посмотрели вверх. В полной тишине Иезекииль опустил первое тело: парня, запеленатого в статую Викторианского ученого. Он бросил его к ногам Петриса, как будто это было в порядке вещей. Петрис кивнул, принимая бремя, и с некоторой ревностью посмотрел на отметки когтей на каменной броне Иезекииля.

«Вот, кто я теперь? – спросил он сам себя. – Предприниматель? Вот, как быстро меч переходит в другой кулак?»

Вслед за первым телом («Ласуло», – подумал Петрис, потрудившись вспомнить имя) последовали остальные. Их доставили уцелевшие в бою товарищи: перенесли, крепко держа на плечах, или перетащили по мокрой от росы траве на самодельных волокушах. Кладбищенские священники спешили на помощь. Никто не разговаривал. Брат склонялся над братом, хладные мужья в тишине врачевали боевые раны жен. Последними словами, которыми они успели обменяться, были грязные ругательства вроде «раба», «блудницы» и «еретика», но было не время спорить, не сейчас, когда нужно подсчитать и похоронить мертвых.

Не было нужды говорить. Все знали, что им делать.

Они ворчали и бормотали проклятья, поднимая мертвых на пустые постаменты; наносили цементный раствор и расплавленную бронзу на все повреждения и лили ее вокруг ног, чтобы установить на место. Некоторые приостанавливались, изумляясь количеству погребаемых. Это были крупнейшие массовые похороны последних десятилетий.

А потом, в четыре часа, в час камня, в истинно колдовской час, Тротуарные Монахи запели. Петрис вел, к нему присоединились каждый брат и сестра, даже Иезекииль, кружа на презрительном расстоянии над их головами.

Гимн Тротуарных Монахов полился по Лондону, чистый, как колокольный перезвон, глубокий, как зимняя ночь, смешиваясь с рыком лондонских двигателей, и всякий, кто слышал, останавливался и слушал. Сами того не зная, люди на улицах почтили павших минутой молчания.

Слова были достаточно просты: «Под каменной кожей, омытой дождями, людьми навсегда остаемся мы с вами». Песня была молитвой об обретении их падшими братьями и сестрами величайшей человеческой привилегии: возможности умереть. Они просили, чтобы их статуи перестали быть карающей кожей, а стали бы простыми могилами. Молитва, конечно, обращалась к самой Матери Улиц. Только она могла посчитать долг оплаченным и выкупить смерть священников у пропитанных нефтью торговцев, которым ее продала.