Найдена - Ольга Григорьева Страница 63

– Чего спрашиваешь? Жди, коли охота, – и потопала в дом.

Я проводила ее взглядом. Дворовые девки шептались, будто Лапаня живет с польским сотником Бышеком. Бышек был маленький и худощавый. Его щеки свисали к подбородку, будто брыли у собаки, а во рту не хватало двух передних зубов.

«Ежели такой очутится под нашей Лапаней, от него мокрого места не останется», – поглядывая на увесистый Лапанин зад, подумала я.

Едва повариха скрылась в доме, на крыльцо вышел польский воевода. Огладил усы, осмотрел двор и удивленно вскинул брови:

– Чего тебе?

Я встала:.

– Жду Анастаса.

– На что он тебе? – еще больше удивился поляк.

Сказать, что послана княжной? Или промолчать? Я выбрала второе. Отвернулась от крыльца и, краем глаза косясь на воеводу, принялась разглядывать резьбу ворот. Однако поляк не собирался уходить. Он еще немного поторчал на крыльце и двинулся ко мне. К разговору я была не готова.

«Черт с ним! Лучше зайду в Святополков терем, чем буду придумывать всякую нескладуху…» – решила я, поднялась и, оставив воеводу в полном недоумении, пошла к терему князя.

На княжьем дворе толкался и суетился разномастный киевский люд. На глаза попался знакомый дружинник. Я дернула его за рукав:

– Где Анастас?

Парень махнул рукой на терем:

– Там. В дальней клети. У него там нора, – и тут же скрылся в толпе.

Я вздохнула. Когда Анастас был настоятелем Десятинной, его не любили, но уважали и боялись, теперь же не осталось ни страха, ни уважения… «Нора»…

В тереме оказалось темно и тихо. Лучины еще не зажгли, слуги занимались на дворе, а не любившие тьму теремных переходов воины сидели у крыльца и дышали вольным воздухом.

У Святополковой горницы я на миг остановилась и прислушалась. Тишина. Интересно, там Окаянный или нет? А ведь коли там и без Горясера…

В моей голове замелькали причудливые образы. Вот я беру что-нибудь тяжелое и острое, сжимаю в ладони, так чтоб торчало острие, и вхожу… Мои движения легки и быстры, как у Летунницы. На высоком кресле дремлет Окаянный князь. Его красные губы выкачены вперед, глаза закрыты, а громадные руки неподвижно лежат на обтянутых синим шелком коленях. Я подкрадываюсь, заношу свое оружие над его головой и…

– Ты что тут делаешь? – прервал мои мечты недовольный мужской голос.

Я отпрыгнула от двери. Передо мной стоял высокий румяный дружинник. Я часто видела его во дворе, только не помнила имени.

– Подслушиваешь?

Я поспешно затрясла головой.

– Ну-ну, – отодвигая меня в сторону, снисходительно хмыкнул он и закончил: – Не успел отойти по нужде, как тут же соглядатаи…

– Да не подглядывала я! – чуть не плача выкрикнула я. – Мне Анастас нужен!

– Нету тут Анастаса, – довольный моим страхом, заявил дружинник. – Он там, в дальней клети. А ты ступай и благодари Бога, что я такой добрый.

– Спасибо!

Дружинник удовлетворенно хмыкнул и, уже мне в спину, произнес:

– Тебе повезло. Чуть позже меня сменит человек Горясера…

– Горясера? – Я остановилась. – Он же уехал.

– Вернулся уже, – ответила темная фигура у дверей.

У меня сжалось сердце. Нужно спешить. Если не уйдем сегодня, то ночью меня силком потащат к Святополку.

Херсонесец оказался в самой последней клети. Он сидел над небольшим кованым сундучком и мечтательно оглаживал его деревянные бока. Увидев меня, Анастас вскочил и расплылся в притворной улыбке:

– Рад тебе, рад… С чем пожаловала?

Я не стала ходить вокруг да около:

– Княжна будет ждать тебя в церкви по Вечернице.

Херсонесец кинул беглый взгляд на сундучок и вздохнул:

– Что ж, пусть так.

Говорить нам больше было не о чем. И делить нечего. Я повернулась и пошла назад. В переходе маячила фигура знакомого дружинника. Еще не сменился… Словно отзываясь на мои мысли, в глубине перехода послышались торопливые шаги и звон оружия. Из темноты вынырнули двое воинов.

– Я к князю, – произнес один.

Меня отбросило к стене. Горясер!

– Что-то ты быстро вернулся, – заметил дружинник.

– Так вышло.

Горясер оставил своего спутника у дверей и скрылся в княжьей горнице. Дождавшийся смены дружинник вздохнул и, бормоча что-то под нос, пошел прочь. Я отлепилась от стены. Новый страж замер под дверью, будто изваяние.

– Жимарук! – Дверь отворилась, и из нее высунулась голова Горясера. – Зайди к князю!

Страж послушно нырнул в проем. Я мысленно возблагодарила Бога и двинулась вперед. На темном полу перед горницей Святополка распластался светлый луч. Торопясь выполнить приказ вожака, наемник не удосужился плотно прикрыть дверь. Чего это он так спешил? И о чем там говорят?

Любопытство подтолкнуло меня к щели. Зыркая по сторонам – не видит ли кто, – я приложилась к косяку.

– Их осталось немного. Из Родни все ушли, в Вышегороде – не больше сотни, в Искоростени два десятка, – деловито говорил Горясер. – Жимарук был в Ольжичах и Переяславле. Там их около трех сотен. Остальные двинулись в Перемышль и Червень…

– Это так, мой князь, – подтвердил незнакомый голос.

– Червенские города меня не волнуют, – услышала я низкий голос Святополка. – Передал ли ты мои слова верным боярам?

– Да, князь. Но…

Святополк перебил:

– А что любечский посадник?

– Туда отправились мои люди. Все будет решено к рассвету, князь.

– Хорошо. – В горнице тяжело заскрипела скамья, – должно быть, Святополк встал. – Нынче же ночью все кончится. Эти разговоры о власти Болеслава, его спесь… Я заткну ему рот. Поглядим, так ли он будет спесив, когда узнает, что все его воины полегли в сырую землю…

Святополк засмеялся. Я зажала рот ладонью. Так вот зачем ездил Горясер! Окаянный испугался поляков и опять взялся за свое! Когда же? Ах да, Горясер сказал – «к рассвету»… ,

– Тебя осудят, князь, – вдруг сказал Горясер. – Многие отвернутся от тебя. А я слышал, будто Новгородец собирает дружину. Ты сильно ослабишь свое войско и тогда не сможешь противиться брату.

Наступило молчание. Только Окаянный топал по скрипучим половицам. Туда-сюда, туда-сюда…

– Меня никто не посмеет осудить. Болеслав умрет вместе со своими слугами, мои бояре трусливы и не посмеют поднять головы, а Ярослав… – Он задумался, а потом продолжил: – Это даже к лучшему, что он собрал дружину. Всех убитых поляков спишем на его лазутчиков. Болеслав же попросту исчезнет.