Корсары Балтики - Дмитрий Морозов Страница 64

В этот миг подлетевшие с боков стрельцы скрутили человеку руки и вопросительно уставились на Семена. Тот встал, отряхнулся и подмигнул пленнику:

— Потешил меня лях — убейте его тихо, аккуратно.

— Дикари русские, — прорычал мужчина, силясь освободиться… да куда там.

— Значит, и в вашем королевстве половина дикарей, если не больше, — усмехнулся Брыль. — То-то Вишневецкий именует себя воеводой русским.

— Вишневецкий — такой же дикарь, — прорычал мужчина, кося глазами на стрельцов, словно ведомый на убой теленок.

— Ясное дело, — вздохнул опричник, — Радзивиллова птаха. И что вы, ляхи, такие буйные, а? И из нас таких же сделать желаете. У нас князья хоть не воюют один с другим…

— Не твоего ума дело, холоп.

— Вы слыхали, — рассмеялся Семен. — А я и впрямь не столбовой дворянин. Я бывший черносошный крестьянин, а ныне вершитель судьбы твоей, ясновельможный пан.

Брылю надоел разговор, да и собираться было пора — шума наделали по округе изрядного.

— Кончайте с ним.

Один из стрельцов ловко подбил ляху ноги, поставив на колени, второй коротко полоснул ножом по горлу.

— Полнокровный и дородный пан попался, — заметил стрелец. — Хоть и встал я по уму — кафтан все одно измызган.

— Чистенькими хотите быть — ступайте в земщину, — заметил Семен, растирая быстро опухающую челюсть. — Как на дворе? Заболтался я с панами, упустил остальное.

Стрельцы уже закончили с сопротивлением в поместье. На дворе валялось шесть мертвецов. Еще одного выволокли за ноги с мельницы.

— Сам боярин здесь ли? — спросил Семен у дрожащего всем телом мужичка, который и пререкался с ним из-за ворот.

— Нет боярина который год уже, — заголосил старик. — Живет у ляхов, а ляхи, стал-быть, у него обретаются.

— И сплетают измену, — докончил Семен, словно читал по писанному. — Спалить здесь все! Но не ранее, остолопы, чем я дом обшарю.

— А как же этих? — спросил один из стрельцов.

— Сердобольный? Вот ты и зароешь. Отпевать не советую — паписты они, батюшки не возьмутся.

Семен внимательно осмотрел палаты, найдя разные письма, карты литвинских земель и Ливонии.

— Грязный доволен будет, — сказал он, вскакивая на коня. — А то говорят — опричникам заняться нечем. Измен, дескать, нету. Да у нас, куда ни сунься, — одна измена. И ведь сами, стервецы, просят ворошить…

Отряд выехал на шлях.

— Тот же убиенный недавно воевода обозный, проворовавшийся в Казани, — Семен расхохотался, — сам потребовал, чтобы ему показали, чем опричнина занимается в его волости. Я ему — измены ищем. Он мне — покажите мне измену, да такую, чтобы я поверил.

— Ну а ты, Семен?

— А я и не подкачал, — подкрутил ус Брыль. — Доказал, что он берет мзду с новгородцев, а за то весьма недоволен, что царь-батюшка через Вологодчину хочет северные реки освоить, к самым студеным морям выйти, таким студеным — что Балтика покажется щами кипящими.

— А зачем нам те моря?

— За них драться ни с кем не надо, — дурашливым шепотом сказал Семен. — А торговать точно так же можно, как и из Ревеля.

— И что обозный?

— Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит — будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?

— Новгородцы хоть народ и шустрый зело, — заметил один из стрельцов, — но наш, славянский. А англичане твои…

— Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее — пруд пруди. А англичанин будет.

Семен махнул рукой:

— Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили — видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.

— А ляхов мы чего положили, — спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. — Их бы на дыбу — может, и выплывет что важное.

— Что у ляхов на уме, — покачал головой Семе-н, — то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.

— Что так?

— Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так — измена пресечена? Пресечена. Где ляхи? А бес их знает. К опальному воеводе ехали, да делись куда-то. По Руси не катались — пошлин-то с них нет никаких. Вот и весь сказ.

— И все же есть у них змеиное гнездо в здешних краях. Иначе зачем бы сюда ехали?

— Гнездо-то есть, — почесал в затылке Семен. — Только коротки у нас с тобой, брат Ваня, ручонки — из того гнезда яйца таскать.

— И всегда так будет?

— Пока мы Ливонию не прибрали себе, торговлю не поставили — обязательно будет. Земщина она чем стоит — дескать, веками мы все для Руси делали, пущай она теперь для нас изогнется коромыслом. Будут великие дела за опричниной — залезем во всякие гнезда. А не будет дел — так и будем ляхов голоштаных по дворам ловить…

Дивная буря, вызванная просьбой Гретхен и колдовством болотным, мотала лойму многие дни и ночи. Не один только Карстен Роде и свены видели корабль-призрак. Поговаривали, что известный витальер, держащий руку принца Датского Магнуса, встретившись со страшной лоймой, на всю жизнь стал бояться воды. Сошел на берег, стал кутить и прокутил все нажитое морскими грабежами состояние. Потом ушел в какой-то скит и стал великим праведником. Последнее, кстати, сомнительно, потому как откуда же скиты в Дании?..

Чернильный Грейс видел якобы корабль-призрак со своего корыта. Да не где-нибудь, а прямо на входе в ганзейский порт. Наушник нарвский, действительно, с определенной поры стал опасаться в море ходить.

Сам же испанский гранд, впавший в безумие и беспамятство, никому и никогда, даже на смертном одре не сможет сказать, по каким пучинам и в каких мирах его мотало…

Облегчение наступило внезапно, когда лойма, начиненная мертвецами, вынырнула из бури неподалеку от устья Невы. Боль в ранах, оставленных невидимыми слугами Брунгильды, отпустила. Волю вернуть испанец так и не смог, но стал, по крайней мере, видеть, что творится вокруг, а не только крылья призрачных демонов и сполохи молний.