Клинки Порубежья. Книга 2. Мести не будет - Владислав Русанов Страница 65

Пан Шпара дернул себя за ус. Хмыкнул. Задумался.

— Ну, за короля Юстына! — поднял чарку Климаш.

Хватан тут же нахмурился. Пан Юржик и вовсе оттолкнул от себя чарку, едва не расплескав горелку. Но пан Войцек улыбнулся:

— За отставку Зьмитрока я м-многое простить готов. Д-д-даже то, что меня к силам зла причислили. За пана Юстына Далоня! М-мы еще поглядим, что он сумеет и кого одолеет.

— За пана Юстына!

— За короля!

— За короля!

Чокнулись. Выпили.

Прожевав белый грибок, Меченый спросил:

— К пану К-куфару сходить м-можно?

— Да господь с тобой, конечно! — опешил Климаш. — Мог бы и не спрашивать. Вон Янек проводит.

Хватан кивнул:

— Само собой, дрын мне в коленку.

— В-в-вот и славно... Ендрек, — негромко позвал пан Войцек. — Ендрек! Нужен ты мне.

Студиозус, не раздумывая, поднялся и вслед за Хватаном и паном Шпарой вышел из залы.

* * *

— Дозволь, пан Зджислав... — Хватан шагнул через порог, подняв над головой разожженную лучину.

— Что есть дозволение? Звук пустой и воздуха сотрясение. Не так ли, вельможная пани?

В тесной, но уютной каморке на сундуке, застеленном медвежьей шкурой, сидел плотный мужчина с пышными седыми усами и русой бородой, немного не достававшей до груди. Чистая льняная тряпка, обмотанная вокруг головы, скрывала глазницы.

— Это не пани, это я — Янек, — проговорил Хватан, втыкая лучину в светец.

— А я не с тобой говорю, дурень, — отмахнулся от него слепец.

Пан Войцек, вошедший за урядником, стоял молча, засунув большие пальцы за пояс, мерил взглядом обитателя каморки.

— Ишь, пришли, — сварливо произнес пан Куфар. — Стоят, дышат...

— Лекаря тебе привели, пан Зджислав, — сказал Хватан и махнул Ендреку. — Заходи! Чего ждешь? Дрын мне в коленку.

Студиозус вошел и едва не кинулся вон с перепугу. Опомнился лишь ударившись плечом о косяк. Застыл, до боли в ногтях вцепившись в полу жупана, словно это могло спасти. В полутемном углу, справа от бывшего подскарбия стояла высокая, худющая, как сушеная вобла, девка в расшитой черными и красными крестами поневе, белой распоясанной рубахе, растрепанная — не поймешь какой масти волосы — и с красным платком в сухой мосластой руке. Мара. Смерть. Курносая... Да мало ли у нее имен?

Вот кого пан Куфар зовет вельможной пани, вот с кем разговаривает!

— Ты чего, студиозус? — Светлые брови Хватана поползли вверх. — Эй! Опомнись!

Не в силах ответить, Ендрек совершил знамение.

Мара укоризненно покачала головой. Мол, за что ты меня так? Я ж тебя сколько раз отпускала с миром. Отступила на шаг назад, растворяясь в бревенчатой стене.

— Куда ж ты, пани! — взволнованно воскликнул пан Куфар. Протянул руку, будто пытаясь удержать невидимую собеседницу.

Моровая Дева повторно покачала головой и исчезла.

— Ушла! — сокрушенно вздохнул слепой. — Прогнали вы, гости незваные, мою нареченную...

И вдруг запел:

— У молодки зубки белы,

А глаза горячие...

Как на лужичанской свадьбе

Даже столы скачут!..

Пан Войцек повернулся к Ендреку.

— Ч-ч-что ты видел?

Медикус с трудом успокаивал дыхание, сердце, казалось, так и норовило проломить ребра и выскочить на волю.

— Подари сегодня смех,

Завтра пусть заплачу...

Поцелуй меня при всех,

Нагадай удачу!

— Н-ну, что?

— Дева Моровая... — пересохшими губами ответил Ендрек. — Здесь. Была.

— Что за дело нам до всех?

Пусть люди судачат.

Подари сегодня смех,

Завтра пусть заплачу...

Вдруг пан Куфар прервал пение. Повернул голову в сторону Ендрека и, погрозив пальцем, строго сказал:

— Не называй мою пани обидными кличками! Ты кто такой? Ответствуй, отрок!

— Ендрек. Студиозус из Руттердаха, — невольно выговорил парень, хоть и не собирался, собственно, отвечать.

— Из Руттердаха? Далеченько тебя занесло. Хочешь совет? — и не дожидаясь ответа продолжил: — Вали в свой Руттердах! Да так шустро вали, чтоб пятки в задницу влипали.

И, захохотав во все горло, Куфар запел:

— На далеких Красных Крышах,

Да черные круки.

Как полезут через реку,

Обрубаем руки!

— Руттердах не мой! — срывающимся от обиды голосом выкрикнул студиозус, но пан Войцек мягко взял его за рукав, сделал знак замолчать. Ендрек засопел, но подчинился безоговорочно, потому как привык за прошедшие месяцы слушаться Меченого во всем.

— П-п-пан Зджисла-ав, — сильно заикаясь от волнения, проговорил Войцек. — Узнаешь ли т-т-т-ты мой голос?

— Это соловьев по голосу узнают, а соколов по полету надобно, — вполне осмысленно отвечал слепой. — А я, вишь ты, вельможный пан, вижу плоховато...

— Н-ничего. Я напомню. Я — п-п-пан Войцек Шпара. Служил с-с-сотником в Богорадовке. Вспоминаешь п-п-потихоньку?

— По-над Лугою гуляли

Кони вороные.

Где же вы мои года,

Годы молодые!

— В-в-вижу — вспоминаешь, — кивнул Меченый. — Я прошлой зимой з-з-заговор открыл грозинчан с Зейцльбергом. Помнишь?

— Ой, слетались, собирались

Да черные круки...

Свежей кровью поживиться

На бережке Луги.

— Д-да ты прямо шпильман, — хмыкнул пан Войцек. — Д-д-дальше сказываю. За мою заботу о Прилужанах, с сотничества м-м-меня сняли. А в кветне вновь п-п-понадобился. Перед элекцией...

— Ой, трясется хата... — запел было Куфар, но вдруг смолк. Вздохнул. Затряс подбородком. — Ой, панове, не надо про элекцию... Я ж ничего не делал вам! Помилосердствуйте!

— Что это он? — шепнул Ендрек Хватану.

— Да леший его знает! Только зря пан сотник про элекцию вспомнил. Пан Куфар, как кто про нее упомянет, сам не свой делается.

— А после, — голос Меченого стал жестким, — п-после мне и моим лю-юдям казну доверили. Вези, мол, п-п-пан сотник, в Искорост, спасай державу.

Слепец содрогался всем телом, словно в беззвучных рыданиях.

— Т-т-там ты был, п-пан Зджислав, и его преподобие Бо-бо-богумил Годзелка. Помнишь ли?

— Помилосердствуйте, панове. Я же все сказал. Как на исповеди признался... Отпустите душу на покаяние... — Бывший подскарбий заскулил как побитый пес, завыл, пуская слюни на всклокоченную бороду, уронил голову на колени.