Орлиная гора - Инна Живетьева Страница 67

– Знал, что нет причины предавать, а не поверил. Я ненавижу князя Кроха больше, чем кто-либо может себе представить. У меня даже есть причина убить его. Торн, ты вот тоже не поверишь, если скажу: я не предавал.

Темка молчал. Да, он не поверит. Вот только страх – такой же, как во время совместного перехода над пропастью Орлиной горы, – прошелся холодом по позвоночнику.

* * *

Марк повернулся. Он хотел видеть глаза княжичей, когда швырнет им правду. Пусть.

– Не веришь. А ты, Дин, тем более. Интересно, ты хоть понимаешь, как сильно я тебя ненавижу?

Эмитрий кивнул, и это заставило Марка усмехнуться: дурачок, не знает настоящей причины! Ох, как сверкнул глазами Темка! Ну что же – пусть знают. И этот чистюля Дин, королевский любимчик, – выкрутится он из этого дерьма, шакал свидетель – выкрутится! И Темка. Побратим. Бывший.

Слова жгли язык, как головню лизнул. Ну, смотрите на меня, на князя Лесса, я сейчас скажу такое, что заставит вас дважды презирать меня. Вы, благородные княжичи знатных родов, знайте!

Только справиться бы с собой. Изгнать видение, а то изморозь посверкивает на камнях в теплом летнем воздухе. Вспомнить колючий ворс ковра под щекой и хриплый голос часов, стальную хватку пальцев, запрокидывающих голову. Сказать тут, сейчас:

– Я байстрюк.

В душной полутемной комнатке ударило в лицо холодное зимнее солнце, пробрался под рубашку жгучий ветер Коолед.

– Я незаконнорожденный. Нагулянный ублюдок. Мой отец – простолюдин.

Слова были сказаны. Марк на мгновение прикрыл глаза, отгоняя навязчивые просверки инея, и снова взглянул на княжичей.

Дин – Матерь-заступница! – смотрел с сочувствием. Да что же это такое, дерьмо шакалье! Ведь так хотелось презрительно усмехнуться ему в лицо.

А Темка… он не верил, он просто-напросто не верил. Марк не выдержал и захохотал, привалившись к стене плечом. И только когда тело перестало содрогаться в конвульсиях и князь Лесс мешком осел на пол – Темка провел ладонью по лицу, точно стирая паутину.

Поверил.

Марк откашлялся – после взрыва смеха голос был хриплый. Глянул из-под упавших на лицо волос на окаменевшего Артемия:

– Что, противно стало? Ты-то со мной оружием менялся. С ублюдком.

– Я вернул его тебе, – ровно напомнил Торн.

* * *

Окно из черного стало блекло-серым.

– Сегодня нам приказ быть во дворе замка в десять, – Темка остановился у двери.

Марк кивнул – он понял. Смятение бултыхнулось в Митькиной душе грязной пеной: а может быть, он действительно не предавал? Темка медлил. Молчал и Лесс, ждал. Митька уже догадался: между ними что-то произошло, и странное признание Марка породило еще большую отчужденность.

Не дождался. Княжич Торн стукнул по двери, и его выпустили.

Долго тянулось время. Или для Марка оно мчалось, как самый быстрый конь? Митька не знал: Лесс не разомкнул губ. В тишине умылся, расчесался пятерней, отряхнул рубашку. Мороз шел по коже от таких сборов. Ложиться потом не стал. Стоял у окна, глядя, как заканчивают последние приготовления на площади.

Скрежет ключа в замке прозвучал как пушечный выстрел. Оба, Марк и Митька, вздрогнули. Подтянутый лейтенант сухо велел:

– Князь Лесс, выходите.

Марк прижался к стене, сравнялся цветом с белым батистом рубашки. Сглотнул, потер горло и медленно, очень медленно двинулся к двери.

– Княжич Дин, вы тоже.

За стеной ударили барабаны.

Бело-пурпурный строй с трех сторон залитого ослепительным солнцем двора. Молчащая королевская свита. В центре – сам Эдвин в темном мундире, рядом с ним коннетабль. Адъютант держит штандарт, перевязанный черной лентой. Барона Улека, понял Митька.

Марка вывели на середину, и рокот барабанов стих. Скрестились взгляды на преступнике. Только Темка уставился себе под ноги. Марк вытянулся в струнку, посмотрел прямо на Эдвина. У Митьки зашумело в ушах, и он пропустил, как коннетабль начал зачитывать королевский указ.

– …и с этим приказом был отправлен Маркий Лесс из рода Ласки, урожденный Маркий Крох из рода Лиса.

«Урожденный», – повторил про себя Митька. Но если правда то, что Марк сказал – а никто в здравом уме не выдумает про себя такое, – то у него действительно могло не быть повода. С какой горечью он бросал: «Байстрюк, ублюдок»! Вот и Темка поднял голову, смотрит на Марка: думает он о том же, что и Митька? Лицо у побратима серое от недосыпа – или от волнения. Кажется, он единственный, кто смотрит на арестованного без ненависти или презрения. Стоящий рядом с ним порученец с бронзовым Львом на мундире подался вперед, шевеля губами; на лице – жадное, нетерпеливое любопытство и торжество.

– …день по Макарьевскому тракту к Макарьевскому озеру, где находился отряд барона Улека. Видит Росс, никто более не ведал содержание приказа. А тот, кто узнал его позже, не успел бы передать мятежникам.

Действительно, король все рассчитал.

– …князя Дина.

Митька вздрогнул, услышав имя. Да, Ивовая балка не так уж далеко от Торнхэла. Значит, в тот вечер отец спешил устроить засаду. Даже не просто спешил – нервничал, боялся опоздать. Наверное, жалел, что в последнюю минуту присоединился к тем, кто жег деревню за Орлиной горой, и потерял время. Неужели ему мало смертей? И нужно было увидеть еще один пожар? Зачем он поехал?

– …неопровержимо доказывает вину королевского порученца Маркия Лесса из рода Ласки.

Кольнуло, точно кто иголку воткнул пониже лопатки. Что-то не сходилось. Отец всегда все рассчитывает точно. Не мог он так рисковать. Но ведь опаздывал… Или нет – просто торопился! Потому что узнал об отряде барона Улека уже вечером. Но как? Вдоль тракта в тот день не ходили на разведку – собираясь бежать, Митька все разузнал заранее. Из Торнхэла выехал только один отряд: за Орлиную гору. Только один! Маркий же ехал другой дорогой. Сверни – не успел бы к Макарьевскому озеру. Кого-то другого должны были перехватить там, вблизи сожженной деревни. Митька с отчаянием глянул на Темку. Почему, ну почему не расспросил его раньше, был ли кто из людей короля в тех местах?

Снова ударили барабаны. Порученец рядом с Темкой с волнением облизнул губы; щеки его горели. Двое солдат встали рядом с Марком, готовясь вести преступника на площадь. Тот рывком вскинул голову, заложил руки за спину. Ни на воробьиное перо не было в нем раскаяния.

Митька снова взглянул на Темкиного соседа, на его бронзовый герб. Долбило какое-то воспоминание, точно птенец стучал клювом в скорлупу. Ну же! Тепло камня под ладонями, длинная тень, тянувшаяся за часовым. Голос отца: «Предатели есть и на той стороне, вот только король скорее поверит, что мятежники разыграли удачную карту, чем в трусость льва». Нет! Он сказал: «В трусость Льва».