Кентурион - Валерий Большаков Страница 67

– Выходим! – сказал рябой. – Раз, два, взяли!

Три уаба и Зухос одновременно подняли переносную ладью и начали шествие.

Никто не поскользнулся на трапе, никто не споткнулся о стык каменных плит, замостивших набережную. Носильщики важно проследовали в великолепный вестибюль Ипет-Ресит с тридцатью двумя мощными столпами в виде связок папируса, вышли в большой открытый двор, обнесенный портиками, колонны которых тоже имитировали пучки священного тростника, и направили стопы в тень грандиозной процессионной колоннады. Ее «стебли» папируса, увенчанные распустившимися цветами-капителями, возносились на сорок локтей в пронзительно-индиговое небо.

Множество служителей храма выбегало навстречу и окуривало носильщиков благовониями, склоняясь и выкрикивая: «Амон милостив! О, хвала Амону!»

Носильщики вышли к пилону, служившему задником для шести колоссов Рамсеса Второго – две средние статуи из черного гранита представляли фараона сидящим, а еще четыре – по две у каждого края пилона – были высечены из розового гранита и изображали Рамсеса стоящим. Два огромных обелиска, «красота которых достигала небес», завершали композицию.

Четверо хем-нечеров уперлись руками в великие двойные двери из азема, и растворили их. Ладья с духом Амона была торжественно внесена и установлена в святилище. «Все, – усмехнулся Зухос, – теперь пусть Амон-Ра порезвится в своем „Южном гареме", потискает богиню Нут – Великую, Тефнут – Старшую, Исиду – Прекрасную, Нефтиду – Превосходную. А там и Хатхор подойдет, и Нейт, и Мехетурет… Не все ж Амону-Ра одну Мут ублажать да с миленькой помощницей Сешат баловаться…»

Зухос ухмыльнулся, оглядев статую бога из сливочно-желтого алебастра, и покинул храм. План был ясен, он во всем убедился лично. Теперь надо только ночи дождаться, самой воровской поры…

…Сразу от пилона брала то ли начало свое, то ли конец Царская Дорога, обставленная сфинксами с телами львов и головами овнов. Дорога была полна народу, много гуляло приезжих, и часто попадались легионеры, рыскающие по толпе втроем-вчетвером. С чего бы это? – нахмурился Зухос, и лишь потом до него дошло. Наверное, это из-за него, из-за убийства Юлии! Он уже и забыть успел, что такая была, а эти только начали шевеление! Шевелитесь, шевелитесь…

Из толпы выбрался Торнай. Слуга был возбужден. Зухос поманил его.

– Ну, смотрел? Есть что подходящее?

– Лучше всех, господин, – отвечал Торнай, – подходит та трирема, что у причалов храма. На все весла посажены рабы. Обычно их расковывают на ночь и отводят на берег, где запирают и держат под охраной до утра, но в Ипет-Ресит их некуда вести! И триерарх решил держать рабов на корабле…

– Отлично! – довольно сказал Зухос. – Тогда так: до вечера гуляйте, а ночью чтоб были в гавани!

– Будет исполнено, господин!

Ночь выдалась прохладной, совсем как в месяц мехир. Дышалось легко, и в пот не бросало. Зухос снова надел темный химатион с крючкообразным узором по краю. Белые одежды жреца не подходили для тайного дела…

Римская трирема стояла на месте. На палубе ее торчал один дозорный, скорчившись в позе крюка и клюя носом – а журчание воды, набегавшее с Нила, действовало снотворно.

По одному подтянулись слуги, тоже замотанные в черное.

– Дозор на берегу выставлен? – спросил Зухос.

– Трое человек, – доложил Икеда. – Все бдят.

– Этих снять! Не мучать, просто убить. Икеда, Небсехт, Инар! Займитесь!

Три тени бесшумно расплылись в темноте.

– Так, я на борт, – сказал Зухос. – Свистну – поднимайтесь.

– Да, господин… – прошелестело в ночи.

Жрец-вор, жрец-насильник спокойно подошел к перекинутым на берег сходням и поднялся на борт триремы. Дозорный, дремавший рядом, тут же вздрогнул и спросил голосом, четким спросонья:

– Стоять! Кто таков?

– Я – Зухос! – последовал невозмутимый ответ.

– Стоять… – нерешительно повторил дозорный, молодой еще парень из иллирийцев.

– Меч при тебе? – скучно спросил Зухос.

– При мне…

– Приставь его острием к груди, а рукояткой к мачте… Приставил? Вот, молодец! А теперь дотянись до мачты руками, обхвати ее и резко подайся вперед!

Парень исполнил все в точности, и гладий вылез у него из спины. Оглядевшись, Зухос спустился ниже, в духоту гребной палубы. Там тлел огонек в плошке, почти не давая света, но поглощая и без того спертый воздух.

– Здорово, ребята! – громко поприветствовал рабов Зухос. – Подъем! Нечего дрыхнуть!

Гребцы заворочались, зазвенели цепями, ропот поднялся, сменяясь злобными причитаниями и бранью.

– Чего надо?! – раздался голос из темноты. – Ночь еще!

– Я – Зухос! – провозгласил Тот-Кто-Велит. – Я пришел дать вам свободу и землю!

Шум пробежал по всем палубам, покрываемый возгласами изумления и неверия. Зухос запалил от плошки просмоленный факел, стало светлее. Он увидел ряд скамей, сидящих и лежащих вповалку гребцов, худых и черных от грязи, толстые рукояти весел.

– Короче, – сухо сказал Тот-Кто-Велит. – Мне нужна эта трирема, и я беру ее. А вам надо сделать следующее. Когда мои люди отчалят, вы по-тихому опускаете весла и гребете. Предупреждаю сразу – трирема потащит на буксире тяжелый корабль, поэтому работайте как следует!

– И долго? – донесся с нижней палубы наглый голос.

– Поднимемся чуть выше Уасета, и вы свободны! Сейчас вас накормят и напоят, и к делу…

– Цепи бы снять! – пошли просьбы. – Все лодыжки стерло это поганое железо!

– Потерпите – тут недалеко! Не буду же я цепи расколачивать под боком у римского лагеря! Торнай!

Тихие шаги озвучили восхождение на борт.

– Слушаю твой зов, мой господин… – послышалось смиренное.

– Поднимайтесь! Икеда вернулся?

– Да, дозора больше нет.

– Отлично! Пусть Икеда и Леонтиск таскают провизию, кормят гребцов, а ты бери своих и дуй… сам, знаешь, куда!

– Будет исполнено, господин…

Зухос с облегчением выбрался на палубу. Над Египтом взошла луна, пуская по Нилу сверкавшую дорожку. Неподвижные листья пальм застили черно-синее небо. Из города докатывались звуки музыки, пьяные голоса горланили песни. Через гущу садов пробивались отблески костров. Город гулял.

Тихий свист разнесся над водами гавани, и Тот-Кто-Велит встрепенулся. Он подозвал слуг, разбежавшихся по палубе, и послал их на корму.

– Небсехт! Отдавай концы с кормы! Хойте! А ты с носа! Живо!

Наклонившись над люком, ведущим в глубину гребных палуб, Зухос послушал множественное, жадное чавканье и хлюпы, и крикнул задушенно: