Брошенное королевство - Феликс В. Крес Страница 67

А княжна Риолата Ридарета все злилась и злилась. Сперва. Потом она помрачнела, впав в оцепенение и апатию.

Уже две недели (кажется, две недели, а может быть, только десять дней, или напротив, уже двадцать) она сидела в камере размером с дупло, почти в полной темноте, так как свет просачивался лишь сквозь щель между солидной дубовой дверью и полом. Маленькое окошечко иногда открывалось, и тогда между двумя прутьями толщиной в палец наполовину ослепленная слабым светом единственной лучины женщина могла увидеть омерзительную физиономию стражника. Не хватало воздуха — в камере не было ни одного окна.

Когда время от времени открывался люк в потолке, спертый воздух вырывался из подвала, давая место более холодному, — но в запертой наглухо камере разницу с трудом можно было почувствовать. Ридарета не собиралась унижаться до просьб — первые два дня. Потом она научилась вежливо поскуливать под дверью, чтобы ей открыли перегороженное железными прутьями окошечко. Стражники менялись три раза в сутки, и только одного ни разу не удавалось упросить.

К ней относились неплохо, кормили же просто отвратительно.

Ридарета потеряла счет времени. Она понятия не имела, сколько уже сидит в душной дыре. Ей следовало считать кормежки и смены караула — но кормежки все были одинаковые, смены караула же она порой просыпала. Предоставленная самой себе и, похоже, всеми забытая, она в сотый раз думала о том дне, когда ее схватили. Она могла сделать все — но не сделала ничего. Таменат, увидев корабли морской стражи, советовал возвращаться к берегу. Она сама сперва хотела поджечь паруса обоих кораблей… что, правда, могло удаться или нет… но по крайней мере давало шанс. Но на этих кораблях собрались не дураки. Шедший впереди слегка отклонился от ветра, ложась на курс, словно собирался выйти из бухты. Второй последовал за ним. Она позволила себя провести, поверив, что цель морских стражников — вовсе не «Сейла». И в самом деле — зачем целым двум кораблям направляться к невооруженной дартанской каравелле, спокойно стоявшей на якоре? Если даже трибунал знал о ее выходках в Лонде, то он в любом случае никак не мог связывать одноглазую женщину с дартанским парусником на рейде. Корабли направлялись явно не к «Сейле».

Потом оказалось, что все-таки к ней. Оба корабля резко свернули, и уже не осталось времени играть с огнем, поскольку первый дошел бы до борта «Сейлы» даже по инерции, даже с горящим такелажем; паруса все равно уже спускали. А тогда… тогда погиб бы Раладан, имевший двадцать солдат и столько же матросов против сотни стражников и имперских моряков.

Ей пришлось отдать все, кроме одежды, после чего ее вытащили из шлюпки, словно кролика из загородки, а затем посадили в клетку в подвале, где она сидела, не зная ничего о Раладане. Вернее, знала лишь, что он погибнет, если она не будет послушной. Золотоволосая женщина средних лет и весьма средней красоты (Ридарета догадалась, кто это) лишь однажды заглянула в окошечко и заговорила с ней.

— Этот подвал слишком слабо охраняется, — сказала она. — Для того, кто отрывает людям головы, — наверняка слишком слабо. Не страшно. Беги отсюда, красавица, пожалуйста. Сбежишь? — с надеждой спрашивала она. — Хотя бы попробуй, может, я немного помогу? Мне тяжело будет обречь на смерть капитана твоего корабля, но, если ты сбежишь, я смогу переломать ему кости, лишь бы он только выдал, где ты находишься. Мне кажется, вы достаточно близки друг другу? Сама понимаешь, он наверняка будет знать, где тебя искать.

Примерно таков был смысл ее слов, поскольку невидимый переводчик за дверью, похоже, не сумел передать весь сарказм, заключенный в голосе женщины.

Лязгнул засов окошка; золотоволосая ушла.

Плененная агарская княжна совершенно забыла, вернее, лишь изредка вспоминала, что в Лонде вместе с ней был великан-старик, мудрец-посланик, которого она знала много лет. Он вообще ее не волновал. Она думала о Раладане, единственном человеке на свете, за которого она отдала бы свою рубиновую жизнь.

В Лонде, в отличие от сердца Тяжелых гор, рассвет удалось заметить, особенно если учесть, что день выдался ясный. Арма этой ночью много раз просыпалась, пока наконец не смирилась с бессонницей, глядя в окно через прекрасное, только что вставленное дартанское стекло. Еще недавно в этих окнах были скверные мутные стеклышки в оловянных рамках.

Наклонив голову набок, наместница прикусила губу, нежно посмотрев на спящего рядом мужчину, и мягко отбросила с его лба прядь волос.

— Что я тут делаю? — почти беззвучно прошептала она. — Глупо… рано или поздно об этом узнают… Это не может продолжаться вечно.

И действительно — не могло. Две самых важных персоны в Лонде не имели права на личную жизнь… на встречи наедине. Забавно — старое здание трибунала лишь благодаря тому, что таковым когда-то являлось, делало возможным тайные свидания и ночи любви. Только две… И этой, второй, предстояло стать последней. Арма прекрасно понимала, что рискует самое меньшее потерей своего поста. Потайные двери и боковые лестницы, известные лишь немногим и не используемые, когда-то предназначались для тех, кого не должны были видеть перед главным входом в здание, — чаще всего доносчиков и шпионов: столь засекреченных, что о них знал только первый наместник судьи. Как правило, они служили в армии или в окружении самого князя-представителя. Теперь потайные лестницы и двери пригодились другим.

Арма рисковала, но это был риск, которого больше всего желает женщина. Сладчайший риск, приносящий легкую дрожь, сухость во рту, слабость в ногах. Арма была счастлива, рискуя подобным образом. Впрочем… Она вообще была счастлива, и притом вдвойне, ибо так, как сейчас… не случалось еще никогда. Она нашла то, о чем почти забыла. Впрочем, нашла ли? Несколько раз она любила, но никогда не была любимой. Мимолетные связи, иногда какая-то дружба. Не более того. А теперь? Она сто раз говорила себе, что это глупость, неосторожность, самое большее прихоть, недолгая влюбленность (о да, влюбленность, ты была права, Ленея…). Но когда она входила в комнату, где ее ждал Аскенез, уже убежденная, что болезнь прошла, недомогание возвращалось с удвоенной силой. Они говорили о делах провинции, но казалось, будто разговор идет о чем-то другом. Когда она говорила «преступники», в ее взгляде мелькало многозначительное «это мы…». Он упоминал о «крайне ценных документах», и она видела по его глазам, что больше всего он думает о коротком письме, которое спрятал для нее среди покрытых печатями страниц. Торговля, управление, сотрудничество и взаимодействие, проследить за тем-то и тем-то, решить такие-то и такие-то проблемы… Все это были слова, имевшие двойной смысл.

В комнате становилось светлее. Арма знала, что ей пора идти. Осторожно встав, она начала надевать удобную мужскую одежду, такую же, как та, которую много лет назад носила в горах, когда путешествовала с друзьями по бездорожью. Глорм неохотно брал ее с собой в горы, поскольку она нужнее была в Громбе. Но она не имела терпения высидеть там все время.

Пытаясь не шуметь, наместница сосредоточенно расправляла вывернувшуюся наизнанку рубашку. Свет зарождающегося дня с мрачной жестокостью обнажал ее живот и ягодицы, которым далеко уже было до упругости, груди, которые удерживал лишь тесно зашнурованный лиф платья, кожу, уже не столь гладкую, как годы назад, и иногда собиравшуюся на шее в вертикальные морщины… Ухоженная, здоровая, недурная собой, но все же немолодая женщина.