Дети заката - Тимофей Алексеев Страница 67

— Но меня же порвал медведь, я помню! — Данила расстегнул свой кожушок, залез под рубаху. Рука нащупала три рубца от медвежьих когтей, они тянулись от подмышки до пояса. — Я же говорил, что помню…

— Волхв помог тебе, омыл водою раны, сурой поил… Он много таинств знает, он говорит с богами.

— Сура — это вино?

— Нет, это напиток солнца. Волхв сам его готовил… Сейчас прощай! Мой путь неблизкий.

— Скажи еще, как я попал сюда. Меня несли? Я путь сюда не помню…

— Ты шёл сюда по солнечной дороге. Она открыта лишь свободным. Но ты её забыл — мы этого хотели.

— А ты уже уходишь?

— Да, на зарю мой путь. И меньше говори про то, что видел. Тебя понять не смогут… Прощай, охотник.

Человек повернулся, вступил за кедру и словно исчез. Данила встал, прошёл до кедры — хотелось ещё раз взглянуть на него и поблагодарить. Но его не было — след протянулся на десяток метров и исчез в молодом ельнике. Сначала прошёл по ельнику, но след потерялся, спутался со звериным. Он прошёл к костру и сел в недоумении. Не сон же это был! И столько мяса ему бы не вынести из тайги даже за три дня. Стал собираться в деревню, и у изголовья, где стояло его ружье, нашел небольшой сидорок грубого холста. В нём оказалась глиняная посудина с узким горлом, заткнутая черной деревянной пробкой, и пучок сухих трав, перевязанных крепким сухожилием животного. Вытащить пробку не смог, потряс посудиной — внутри булькала жидкость. Сложил всё к себе в сидор, встал на лыжи и пошёл на собачий лай, прихватив немного медвежатины.

В ту зиму выжил народ, можно сказать, благодаря этому, невесть откуда свалившемуся мясу. На единственной оставшейся кобыле возили мерзлую оленину по деревням почти месяц. За подарок из ниоткуда благодарили не небо, а тунгусов — у них ведь только были олени. Но кое-кто задумывался, особенно старики. И не раз слышал Данила разговор от них, что не одни мы в лесу живём. А тунгусы здесь ни при чём. Старый охотник Викулов ходил туда, к реке, и видел всё. Долго шкуры рассматривал, потом подошёл к Даниле, грузившему мясо на волокушу.

— Ты, Данилка, тоже веришь, что люди балаболят? Чую, знаешь, только молчишь. Не велено, видно, говорить? Олени-то здесь все дикие лежат и побиты они стрелами, как в старину. А тунгусы с луками теперь не ходят…

— Это не тунгусы были, дед, но я не знаю, кто. Сказали только: из небытия они, и чтобы я никому не рассказывал.

— Значит, старые люди были.

— Да нет, они не старые, молодые да жилистые.

Улыбнулся Викулов:

— Не сказали, Данила, когда война кончится?

— Они-то откуда знают?

— Старые люди всё знают о нас и что будет с нами.

— Нет, не говорили… А разве есть эти старые люди?

— Есть, и ты их видел. Старики наши их тоже иногда видали, потому как не одни мы в лесу живём…

Дед Данила повернулся на лежанке и уставился в окно. Ночь прошла в воспоминаниях, старые думы не пустили к нему сегодня сон. На улице уже рассвело. И снова вспомнилось ему то далекое время. Вспомнил, как онемел он. А вышло всё просто: рассказал все Ковалёнку. От злополучной берлоги до места, где его оставил охотник с рогатиной. А после этого разговора онемел наутро. А Ковалёнок пропал по весне. Только реки вскрылись, и исчез. Года полтора его не было, люди думали, что медведь его съел. А нет — объявился после, только ничего не рассказывал. Говорил только, что на фронт бегал, но не добежал, изловили его да в детский дом отправили, а потом будто в ремесленное училище. Только не поверил тогда ему Данила. Совершенно другим стал Ковалёнок, скрытным и задумчивым. Всё в лесу пропадал, на посиделки к девкам не ходил, ни вина, ни бражки не пил. Словно старовер какой! А потом уже, когда война кончилась, девку незнакомую в дом привел и не говорил, из каких краев. А чтобы разговоров по деревне не было, сразу же уехал в Бураново.

Когда Ковалёнок потерялся, его искали, только нашли один облас на реке, недалеко от скитов. Но в скитах староверы о нём ничего не знали. Одно сказали, что в большую воду кто-то был здесь, потому как костер горел на горе, где две каменные вершины. А теперь вот Сева о нем рассказал… И тоже лодку, как в Данилиной далекой молодости, одну нашли, и тоже у скитов. Чудно, однако! На одном и том же месте пропадает человек, а никто его не находит и не встречает потом. Значит, прав был Данила, что не поверил тогда Ковалёнку. И как верить, коли словом знакомым обмолвился, что он — внук Деда Небесного.

Слез с лежанки Данила, вышел на улицу. Сонная Лупаня лизнула руку и снова улеглась под угол избы.

— Спишь всё! Ну-ну, чо тебе ещё делать-то? — Прошел по двору. Росы на траве нет. — Дождь будет, Лупаня, а наш горожанин в лес собрался.

Проснулся Сева уже под вечер. Ни туч, ни даже облаков. Посмотрел, высунувшись из лаза пещерки, — уже и земля подсохла. И запах трав исчез — пахнет камнем, землей. «Может, принюхался?» — подумал. Вот в лаз доносит ветерок разные запахи: и трав, и цветов, и реки. Зажигалкой посветил — ничего особенного, расщелина да и только. Но кто-то ночевал здесь когда-то: угли на песчаной поверхности. Да мало ли кого ночь застанет? Вот, видно, и приютился здесь, как он сегодня. Вылез, отряхнул песок со штанов, рюкзак на плечо — спасибо этому дому! Спустился к реке на тропинку: след на свежей глине не его! Словно женщина прошла или подросток — больно уж маленький. По направлению так вроде к кордону. «Проспал и ничего не видел!» — упрекнул себя. Только откуда здесь будет женщина? И тем более ребёнок? Путь-то сюда неблизкий! А дальше, по реке, там и сёл нет… Странно! И уже после дождя, по подсохшей глине проходил человек, скорым шагом пошёл. Вспомнил, как перед дождём Лупаня чего-то выла. Не случилось ли чего с дедом?

Уже на опушку вышел, откуда изба виднелась, успокоилось сердце: дым из трубы идёт. Вот только что-то Лупаня его не встречает. Спят, поди, старые. Поднялся на крыльцо. Вдруг опять запах трав, как в пещерке поначалу. То ли кажется уже, то ли до того им надышался, что этот запах в нём остался.

— Дед, ты дома? — крикнул, расшнуровывая ботинки. — Лупани что-то не видать.

За дверями царило молчание. Скинув второй ботинок, толкнул дверь. Дом был пуст. На столе лежала холщовая сума, стояла глиняная посудина и лежал пук сухой травы. Сева подошел к столу. Запах усилился. Он взял в руки пучок. Да, это был тот самый запах, его нельзя спутать, так как больше нигде он его не ощущал. Он наклонился над открытой посудиной — пробка валялась рядом на столе, — вдохнул запах из нее и потерял сознание. По крайней мере, так ему показалось.

Сева сидел на крыльце, когда увидел деда Данилу. Он шёл по траве босиком в длинной рубахе, подпоясанной цветным шнурком. Рядом бежала Лупаня. Дед изменился. Борода подстрижена, волосы причёсаны, а на лбу стянуты кожаным ремешком. И весь он помолодел, выглядел каким-то счастливым и непонятным.

— Ты, дед, где был? Я уж напугался и искать задумал.