Империя Дикого леса - Колин Мэлой Страница 67

— Можно вопрос? — подала голос белка.

— Что? — раздраженно спросил сыч. Ему подумалось, быть может, если немного поболтать с ней, он скоро удовлетворит ее любопытство, и та оставит его в покое.

— Тебе не кажется, что в жизни должно быть что-то большее? В смысле, большее, чем просто сидеть на ветке в ожидании, что еда сама пробежит мимо?

— Что ты хочешь сказать? — спросил сыч. Притворяться, что белки рядом не было, становилось все труднее.

— Ну, просто как-то странно тратить короткий срок, отмеренный нам на земле, заботясь только о том, чтобы набить брюхо, и даже не задумываясь ни о чем более глобальном.

Сыч немного подумал, а затем ответил:

— Как по мне, так это неплохо, — и, подумав еще, добавил: — Очень даже хорошая жизнь.

Белка покачала головой.

— Но ведь перед нами же целый огромный мир! Наполненный загадками и ужасами, грустью и радостью. А что делаешь ты? Ночь за ночью сидишь на этой старой ветке, уставившись в землю, и ждешь, пока не пробежит мышка, — белка протянула к нему лапки ладонями вверх и потрясла ими. — Разве тебе, ну, не хочется большего?

— Пожалуй, я над этим не задумывался, — ответил сыч, — а теперь, если ты не возражаешь, мне бы хотелось…

— Погоди! — остановила его белка. — Можно, я тебе кое-что покажу?

— Нет, — отрезал сыч.

— Ой, да ладно тебе! — воскликнула белка. — Это займет всего пару секунд!

Сыч бросил на свою соседку по ветви тоскливый взгляд и ничего не ответил. Белка, видно, решила, что молчание — знак активного согласия, подняла указательный палец, а затем спрыгнула с ветки и растворилась в лесу.

«Хм», — подумал сыч. — «Как просто все оказалось».

Он снова вернулся к разглядыванию земли — темного покрывала, сплетенного из листьев папоротника и побегов плюща, — в надежде, что обед не заставит себя долго ждать. Какое-то время он сидел так, и мысли почти не возвращались к белке и странному вопросу о его, сыча, в общем-то, простой и довольно скромной жизни. Зачем ему хотеть чего-то большего? Разве у него уже не было всего, что ему требовалось? Разве не находил он особое умиротворение в том, как изо дня в день, от вечера к вечеру, жизнь его повторяется примерно по одному и тому же кругу, и ее безмятежность нарушается очень редко — например, белкой, отвлекающей от ночного бдения? Но вот что странно, чем больше он размышлял над этим вопросом, тем больше видел несоответствий в своей извечной логике. Быть может, белка была в чем-то права…

Прежде чем он успел погрузиться в глубокие раздумья, ветка дернулась, и белка снова возникла рядом.

— Привет! — поздоровалась она.

— И тебе привет, — ответил сыч.

Белка что-то принесла. Она подняла лапки повыше, и сыч увидел большую, человеческих размеров открытку. На ней была фотография очень странной и сложной конструкции. Та была сделана из палок, или из предметов, похожих на палки, и стояла на четырех палочных ногах. Палки пересекались посредине, образовывая решетку, которая связывала вместе ноги, а оттуда тянулась остроконечная башня, устремленная в небо. Она заканчивалась верхушкой, похожей на пику или стрелу. Но что самое интересное — на верхушке была смотровая площадка, и на площадке стояли или прогуливались маленькие, похожие на муравьев фигурки.

— Что это? — спросил сыч.

— В том-то и соль, — ответила белка. — Я не знаю. Но ты посмотри. Посмотри на эту штуковину. Не знаю, насколько она большая, или сколько белок ее строило, или даже где она находится. Картинка просто однажды свалилась с неба, когда я собирала семечки подсолнуха. Так же, как и ты, я проводила свои дни, словно привязанная к одному месту и одному делу, изо дня в день просто пыталась в точности повторить все, что делала вчера: бесконечно собирать семена и орехи, бегать по веткам туда-сюда, издавать этот странный писк передними зубами, — тут белка продемонстрировала звук, чем слегка напугала сыча, который вдумчиво разглядывал открытку у нее в лапках. — Понимаешь?

— Угу, — кивнул сыч.

— А потом — бам! — с неба падает эта картинка, я смотрю на нее, и — у-у-ух! — мой кругозор моментально увеличивается вдвое. Или втрое! И этот набивший оскомину цикл пропитания и выживания вдруг начинает казаться ужасно жалким перед лицом такого, ну, полета творческой мысли. Понимаешь, о чем я? И одновременно меня как будто осенило, у меня возникло такое четкое ощущение ничтожности жизни… и все-таки, несмотря на ничтожность, жизнь наполнена, просто битком набита бесконечными возможностями. Понимаешь?

Монолог белки просто-напросто потряс сыча.

— Наверное, — только и выдавил он.

— Ничего, — сказала белка. — Когда-то я была, как ты. Блуждала во тьме. Не видела дальше своего носа, — она поднесла открытку к лицу и внимательно в нее всмотрелась. А потом протянула сычу.

— Вот, — сказала она. — Пусть будет у тебя.

Сыч сглотнул:

— Она что, тебе не нужна?

— Она мне уже помогла. Пора передать эстафету.

— Ладно, — сказал сыч и взял открытку в когти. А потом спросил: — Что же ты теперь будешь делать?

— Искать приключения, — ответила белка. — Я хочу повидать мир.

Тут она озорно подмигнула сычу и помахала лапкой, а потом пробежалась до конца ветки и ловко нырнула в темноту.

Сыч еще долго сидел недвижно, переводя взгляд с того самого участка земли, за которым наблюдал год за годом, на открытку, подаренную белкой. Башня на картинке и в самом деле была головокружительно хороша. Ночь шла, а сыч все сидел, погрузившись в глубокие размышления. Наконец сквозь низкие ветви юных пихт пробился намек на солнечный свет, настало утро, и лес проснулся. Сыч вернулся в свое дупло и исполнил привычный утренний ритуал: сделал себе чашку какао и устроился в мягком кресле с книгой, но сначала надел открытку на сучок, который рос у него ровно над камином. И продолжал смотреть на удивительное строение, пока его не сморил сон.

Проснувшись, сыч знал, что делать.

Этой ночью, вместо того чтобы сидеть на ветке, как он делал множество раз прежде, сыч принялся облетать близлежащий лес, хватая когтями ветки и сучья. Когда у основания его расколотого дерева набралась солидная куча, он взялся выбирать из веток самые ровные и прочные.

А потом начал строить.

Используя картинку как образец, сыч в ночной тьме принялся собирать ноги башни. Те по нескольку раз обрушились, но наконец ему удалось удержать одну подпорку в стоячем положении. Это подсказало сычу, что небольшие кленовые ветки годятся для его цели лучше всего, и позволило построить достаточно прочный фундамент. Он укрепил ноги, вплетя в них веточки кизила, отчего все вместе стало удачно повторять решетчатую структуру башни, на которую он опирался. Не успел сыч оглянуться, как поднялось солнце и защебетали птички, и он, вернувшись в дупло, снова глядел на башню с открытки, пока не уснул.