Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина Страница 69

Грим шагнул вплотную, нырнул другой рукой под полу пальто, обнял под лопатками, прижав к себе, и поцеловал. То, что было в больнице — я могла назвать поцелуем только из-за дремучей неопытности… Сейчас я лишь трепыхнулась, как настоящая добыча в лапах хищника, и тут же сдалась. Пальцы Грима горячие, губы тоже, от осторожности ничего не осталось — наоборот! Он стал целовать в губы, в шею, в запавшую наперед плеча косу, а ладонь без стеснения скользнула ниже ключицы — свитер легко распустился дальше по разрезу, пуговка платья выщелкнулсь из петли, и меня накрыла самым сладким ужасом от того, что происходило.

Грим обманул. Когда я ожидала страсти — получала полуживые касания, а как ждала душевного сближения, от откровенности и признаний, так сразу…

— Зачем ты это сделала, Тио?.. я лишь преклонялся, а теперь хочу обладать!

В ушах зашумело, но только на несколько секунд, как нырнула и вынырнула. Грим рыкнул мне в ухо свое признание и прижался шершавой щекой к шее, губами прикоснулся к месту самого яркого пульса. И рука, бесцеремонно опустившаяся ниже, остановилась на сердце — не самое скромное место, но не край. И нужно ему было… да, чувственное и полуобнаженное, но ощущение не столько тела, сколько его жизни. А сердце у меня билось как бешеное!

Зачем я это сделала? Да кто бы знал, что Грима так сорвет от человеческого тепла! Он меня сжимал в объятиях, впитывал в себя все — запах, температуру, биение.

Ой… какого…

Коса ускользнула за спину, и вся тяжесть заплетенных волос поощрила желание откинуть голову назад. Поторопилась с оценкой деликатности Грима, а он одним властным движением оголил мне плечо, поцеловал, и его рука — жесткая и костлявая соприкоснулась с моей нежной и мягкой грудью.

Это было безумно приятно! Но я не хотела внезапно оказаться в снегу! Меня трясло до лихорадки — от возбуждения, от слабости и от двойных эмоций своих и его. Выдохнула раз как утопающий, и только на второй такой выдох, смогла произнести:

— Хватит…

И он послушался. Отстранился, запахнул на мне пальто и забрал на руки. Даже сгреб, а не поднял, и понес домой.

Так получилось, что Аурума мы нагнали почти на пороге — только вышли на площадь, как я увидела старика заходящим в дом со свернутым в покрывало Паном. Я забыла! Ведь нужно рассказать о том, что узнала, о том, что есть или пятый Слуга, или настоящий черный колдун в городе, который так удачно прятался за слухами города, сливаясь в них с моим Гримом.

— У Тио упадок сил, Аурум, ее надо согреть.

Тот увидел нас, придержал дверь и закрыл поплотнее, как только перешагнул порог.

— Да-да, сейчас… отнесу собаку в подвал, на ледник, а завтра найду место для могилы. Настой готов, похлебка готова, все давно на слабом огне в кухне оставлено… сейчас.

Я усмехнулась:

— Аурум, у тебя что-то с голосом.

— Потому что я третий лишний и не знаю куда бы деться с ваших глаз…

— Не надо никуда деваться. И не надо говорить так, будто ты даже с «похлебка готова» выдашь какую-то тайну… Правда, Грим?

Я вскинула на него глаза, и сползла с рук в кресло у камина. Он не соврал — я мерзла, меня трясло, и уже точно не столько от пережитого и чувственного, сколько от банальных последствий недавнего отравления. Я хотела есть, пить, спать и согреться.

— Тио знает, что ты Служитель Ордена, знает кто мы и откуда… ветер, вор, не дал мне сжечь старую тетрадь. Стащил, спрятал, и столько лет ждал… — Грим снял свое пальто и накрыл меня сверху, как пледом. Он злился на братишку, но не по-настоящему, больше маскируя досаду и обиду под ярость. — И не вставай больше на его сторону, Аурум, предатель этого не заслужил…

— Грим… все к лучшему. И ты нагнетаешь. Я надеялся, что вы уже помирились, а ты опять скалишь на бедного зубы…

Старик посмотрел на меня, улыбнулся с облегчением, и ушел в сторону кухни — там был и спуск в погреба.

— Ты поссорился с ветром?

Я спросила машинально, и чуть не брякнула следом — «А что с тобой?..», потому что вдруг при свете огня камина и лампадных свечей увидела, что Грим как-то не совсем Грим. Кожа у него стала не бумажно-бледного, а нормального, человеческого цвета. Губы не ярко, но отличились по тону. Растаяла больная синева в подглазьях и исчезло впечатление страшного провала глазниц. Сами глаза уже не черная бездна — большие, горящие, по-прежнему карие, это да, — но намного живее и теплее чем были. Худоба, морщины, длина носа и рта — никуда не делись! Но разве это Грим?!

— Ветер знал, что ты есть, но не сказал мне об этом… Аурум не верит, считает, что тот летал в неведении и не по его характеру удерживать тайны. Иначе бы он помог, не успел меня перенести, так сам бы ударил и отбил у зверя. А я убежден в обратном и не могу простить его бездействия… Почему судьба допустила, чтобы с тобой случилось подобное?

Интересно, от кого Грим узнал подробности, если лично меня не расспрашивал?

Он снял с меня сапоги, ушел и вернулся с шерстяным покрывалом — накрыл ноги:

— Посиди так немного, согрейся, поешь и выпей горячего.

— Хорошо быть принцессой…

Шепнула себе под нос, украдкой под накинутым пальто застегивая платье. Извернулась и сняла сумку, которая все это время висела через плечо, нащупала в кармане нож — хорошо, что вовремя сунула его обратно, а то со всеми страстями могла опять посеять. Грим, уйдя, вернулся с чашкой травяного настоя. Почти такого же, что я готовила вчера ему — с молоком, с медом, как раз нужной температуры, чтобы и горячо и пить можно.

— Спасибо.

А перчатки не снять… Он меня голыми руками — очень даже трогал. А я его? Красиво, необычно, но не хотелось в этом отношении наследовать от Колдуньи привычку в перчатках быть всегда. При Гриме — всегда. И как мне тогда коснуться его щеки или уложить пальцы на золотое сердце, чтобы без ткани, а кожа к коже? Надо что-то придумать…

Аурум вернулся в гостиную уже без верхней одежды и с котелком похлебки. И вдруг отчитал:

— А почему ты ушла, не сказав об этом мне? Я не спал, был у себя, дверь открыта. Я бы не запретил, не навязался бы в попутчики. Но просто так принято, вежливо.

— Чего-то не верится, что вы бы не встали охраной у двери и не заявили, что я слишком слаба после больницы и нечего мне шастать вечером по городу в одиночку.

— Ну… Аурум в жесте «справедливо» качнул головой. Не скрою, я прикипел к тебе сразу и всей душой, едва ты со мной впервые поздоровалась. О, Тио, ты будто и впрямь всегда жила здесь — тебя не пугало ничто, и никакой скованности ни в словах, ни во взгляде не было. Когда я привел в этот дом Келель…

Старик вздохнул, и все же договорил:

— Руины замка и грабовый парк место не злое, но тяжелое. Сколько раз я пытался завести питомца, животных для хозяйства, но все сбегали на третий-четвертый день. Беда. И жена, искренне меня полюбив, долго привыкала к дому и к Гриму… — он огляделся, убедившись, что тот из гостиной отлучился, и понизил голос: — Он старался быть предупредительным, был добр и вежлив, но внешне все равно ее пугал. Грим всех пугал. Его защитное поле появилось в тот день… нет, он сам тебе расскажет не сегодня, так завтра. Это сейчас и не важно.