Сын города - Том Поллок Страница 69

– Глас? – глаза приспосабливаются, и мусорный дух вплывает в фокус передо мной. Я слышу его глубокий грудной голос, но его тело – не то, что я ожидаю увидеть. – Ребенок? Глас, пообещай больше так не делать.

– Почему? – он, кажется, обиделся. Взгромоздившись на холм из молочных коробок и старых мониторов, Гаттергласс опирается подбородком на пальцы-соломинки.

– Потому что это жутко, вот почему. Ты почти такой же древний, как Отец Темза, а созерцание тебя в виде гниющего плода заставляет меня чувствовать себя старым.

Он фыркает:

– Говоришь, как твоя подружка.

В памяти вспыхивает свет: натрий горит, шипя и тая…

– Электра не говорила вслух, – напоминаю я.

От смущения жуки выпирают на щеках:

– Извиняюсь. Я имел в виду… ты знаешь, кого я имел в виду.

Я выскребаю из глаз песок и смотрю через свалку на город. Внушительные линии Лондона проступают в утреннем смоге.

– Неважно. Где Бет? Кажется, мне снилось, что она здесь, она… – мне приснилось, что она меня поцеловала, но я не решаюсь это сказать, не сейчас, когда перед глазами светится воспоминание об Электре.

Гаттергласс немного сжимается. Жуки бегут из-под его манжет:

– Она ушла.

– Что? Пошла домой?

Его голова – футбольный мяч сдувается немного сильнее.

– Она пошла к Святому Павлу, Филиус, – признается он. – Сказала, что попытаться убить Высь.

Что-то холодное скользит по моим ребрам. «Попытаться убить Высь». Какое нагромождение слов вместо простого «самоубийства». Я пытаюсь собрать мысли в кучку:

– Пропал кто-нибудь еще? – вопрос звучит вполне разумно, хотя сейчас мне больше ни до кого нет дела. «Бет ушла».

– Белосветные говорят, что уже несколько часов не видели русского, которого ты нанял. Он вспыхнул к девчонке неожиданной любовью.

– Он взял с собою солдат?

– Нет, пошел один.

Я чувствую вкус яда во рту.

– Они двое? Одни?Двое людей – чертовы Темза, Христос и Город, Глас! – ору я на него. – Двое тех, кто не вырос на легендах, кто понятия не имеет, против чего выступает. Там Проволочная Госпожа, Глас! Ты можешь вообразить двух менее подходящих людей, чтобы сразиться с Проволочной Госпожой? Я должен пойти за нею…

Я осматриваюсь, изучая землю. Желудок тошнотворно сжимается.

– Глас, где мое копье?

– Она взяла его, чтобы… – внезапно перебивает Глас.

Я смотрю прямо в его глаза-скорлупки.

– Вонзить ему в горло, верно? – заканчиваю я за него ровным голосом. – Прямо как ты меня учил. Интересно, с чего вдруг это пришло ей в голову? – я впиваюсь в него взглядом. Он рассказал Бет, как убить Высь, и вел себя так, словно она действительно на это способна. Благодаря ему она уверовала, что справится.

Я начинаю карабкаться через кучи мусора, и боль разрывает суставы, выявляя травмы: запутанную топографию ожогов, ушибов и едва затянувшихся порезов.

Яичные скорлупки Гаттергласса следят за мной.

– Раз ты заговорил об этом, – произносит он, – да, я могу вообразить кого-то менее подходящего. Как насчет жертвы химических ожогов и утопления, наполовину освежеванной колючей проволокой?

Я не обращаю на него внимания, упорно взбираясь на мусорную гору.

– Филиус, ты не можешь, – теперь его голос звучит серьезно. – Девчонка уже не жилец, как и этот русский. Это война. Люди умирают. Им уже не поможешь. Они ведь не значат больше, чем жизни, которые ты все еще можешь спасти? Оставшийся город, – умоляет он, – твое королевство. Вот, что сейчас важно.

Я не отвечаю.

– Ты несешь ответственность, – наседает Глас. – Ты нужен армии. Ты – сын Богини. Ты должен быть сильным ради нас всех.

Наконец я поворачиваюсь к нему, балансируя на вершине разбитого телевизора. Я чувствую себя разъяренным слабым, опьяневшим от шока.

– Да? Помнится, ты сказал ей: я паду духом, если она умрет. Когда пытался избавиться от нее. «Плач, стенания, побивание кулаками» – помнишь? Я помню.

Он неохотно кивает, его обиженные скорлупки следят за мной, и внутренним взором я вижу за ними желтые глаза Электры. Они оба обвиняют меня в том, как сильно я привязался к человеческой девушке.

– Ты прав, Глас. Если она умрет, я паду духом. – Я, спотыкаясь, полубегу, а крошка Глас семенит рядом, переносимый постоянно обновляемой конвейерной лентой из насекомых. Мучительное покалывание просыпающихся мышц прокатывается по телу.

– Филиус… – его голос взлетает до предела; младенческое лицо вытягивается от отчаянья.

– Извини, Глас. Я не горжусь этим, но она действительно значит для меня гораздо больше. – Не знаю, слышит ли он меня…

Ветер завывает в ушах, когда я припускаю со всех ног.

Строительный забор тянулся вдоль узкого переулка Ладгейт-Хилла. За ним громоздились безликие снесенные здания, лишенные дверей и подоконников, бесформенные куски бетона вываливались за край забора и скатывались по естественному пандусу переулка.

Обливаясь потом, несмотря на холод, Бет поставила ногу на фундамент…

…и заколебалась.

Наверху поблескивал клубок старых лесов.

И Бет остановилась. Девушка уставилась на леса, видя внутренним взором, как они перестраиваются в рычащего, лязгающего волка. Если бы рядом был Фил, он бы вынудил ее это сделать – или вынуждать пришлось бы его, и Бет стала бы храброй, чтобы его поддержать.

Но Фила не было рядом. Она была одна.

Девушка беспокойно переступила с ноги на ногу. «Возможно, есть другой путь, – подумала она. – Может быть, не вся стройплощадка огорожена, может, я смогу прокрасться…»

Взявшаяся откуда ни возьмись мысль ударила ее, словно стальная стена. Мысль настолько странная, что заставила девушку ахнуть. «Можно просто уйти».

Бет была потрясена. Она не смела поверить, что думала об этом даже секунду. Но подкинувший идею внутренний голос продолжал.

«В конце концов, – шептал он, гнусно, но все-таки убедительно, – ты уже и так многим рискнула». Это было нечестно; она искушала судьбу, подойдя к самому краю пропасти, найдя дом, который искала. И теперь поставить все это на карту?

Девушка вспомнила слова Гаттергласса: «Высь разорвет тебя на куски».

Смерть. Осознание пришло с холодной ясностью. Это был страх, с которым она боролась с тех пор, как покинула свалку: она боялась умереть. Раньше она никогда этого не боялась, но прежде и смерть никогда не чувствовалась такой близкой и неизбежной, как сейчас. Девушка заозиралась, оглядывая улицы, ставшие ее домом. Теперь, когда у нее было, что терять, смерть страшила.