Операция «Прикрытие» - Степан Кулик Страница 7

— Вот и хорошо, — кивнул Корнеев, не уточняя: что именно «хорошо». — А теперь по седлам, братцы. Время поджимает. Было бы отлично успеть засветло воротиться.

— Бог не выдаст, немецкая свинья не съест, товарищ майор… — отшутился сержант Ефимкин. — Кони справные, заминки не будет.

* * *

На выезде из города группу Корнеева задерживать не стали.

Нет, плотную, не развороченную ни снарядами, ни гусеницами танков брусчатку, как и положено, перегораживал шлагбаум, а по бокам, за поясными брустверам из мешков, стояли пятеро бойцов. Трое по левую сторону дороги. Двое — на правой обочине. Сюда же вынесли большой обеденный стол, на затейливо выгнутых ножках, напоминающий о семейных трапезах, но с ящиком полевого телефона вместо пузатого самовара.

Разговаривающий по телефону офицер привстал, посмотрел на мотоциклы, приближающиеся на малом ходу, и дал отмашку солдатам. Те службу знали — и самодельный шлагбаум, сооруженный из какой-то тележной оглобли с привязанным к толстой части вещмешком, для утяжеления набитым песком, рванулся вверх, освобождая дорогу раньше, чем те подъехали. Сержант Ефимкин даже газ не сбросил.

Подобные действия могли иметь два объяснения.

Либо полковник Стеклов и тут проявил заботу: позвонил на КП, экономя время Корнеева. Либо службу здесь несла комендантская рота, и офицер знал в лицо и сопровождающих Корнеева бойцов и… средства передвижения. Второе менее вероятно, хотя — с каждым победным месяцем в тылу все больше крепло некое благодушие, совершенно немыслимое в те недавние, первые военные годы. Армейские заградительные отряды и те упразднили.

Что, в общем-то, и понятно. Моральный дух наступающей армии ни в какое сравнение не идет с настроениями бойцов разбитых частей, отступающих перед превосходящими силами противника. Да и у драпающих обратно в фатерлянд фрицев все меньше времени и сил для обеспечения диверсионных действий в тылах Красной армии. Не то что в сорок первом или сорок втором. Вот и расслабились бойцы и командиры. Ветераны — кто дожил до сегодняшнего дня — приобрели такой опыт и чутье на врага, что впору служебным псам завидовать. А молодежь — попросту не знает: как это было, вот и не опасается.

Не терпящий ни малейшего разгильдяйства Корнеев хотел было остановиться и хорошенько пропесочить командира поста, тем более что с новыми документами у него были для этого все права и возможности, но в последний момент передумал. Нет у него времени на подтягивание каждого раздолбая. Да и отъехали уже изрядно, пока собирался да настраивался.

«Вот потому и падает дисциплина, — подумал уже чуть отстраненно. — Что одни этого не замечают, а другим — некогда порядок наводить».

После чего принял решение вернуться к этому вопросу на обратном пути, крепче обнял за талию ведущего мотоцикл бойца, спрятал лицо от ветра за его спиной и… уснул.

Полученная контузия уже не давала о себе знать ни тошнотой, ни головными болями, но полностью силы все еще не восстановились. И, несмотря на двухнедельное валяние в койке, Корнееву постоянно хотелось спать. Особенно когда майор садился или мог прилечь. Разговаривая со Стекловым, Корнеев титаническими усилиями прогонял сонливость, зато теперь, когда смог расслабиться и ни о чем не думать — провалился в сон мгновенно.

Он боялся этого момента, отлично зная, что именно увидит за закрытыми глазами, но совсем не спать было гораздо хуже. Боец, у которого слипаются веки, всего лишь половина бойца. А сонный офицер — отнимает половину боеспособности всего вверенного ему личного состава. Поэтому кошмар кошмаром, но выспаться перед уходом во вражеский тыл было крайне важно.

…Пахло подгорелым хлебом. Сотнями, забытых в печи и сожженных на антрацит хлебов, пирогов, булочек. Ветер, что время от времени проносился над почерневшим от адского огня полем, с ненавистью швырял в лица людей пепел, насквозь пропитанный смертью, яростью и… ароматом свежей сдобы. Люди ежились в глубоких канавах, густо изрывших поле, втягивали в плечи головы в металлических касках, ища защиты за брустверами. А отовсюду в них летел уже холодный жупел и обжигающий свинец.

А когда неумолимый сплав металла и ненависти с ревом сыпался с неоднократно проклятого посеревшими устами неба, люди падали ниц, на дно траншей и в отчаянии так призывали Творца, что и глухой уже даровал бы им спасение… Но у того были другие планы, ибо неумолимая Смерть умело, на полное лезвие, снимала свой урожай.

Бледное от тошноты, которую вызвал вонючий дым незатухающего пожарища, солнце раздраженно проглядывало вниз сквозь щели, которые оставляли на небе густые разрывы зенитных снарядов и крылья тяжелых бомбовозов. И не в состоянии выдержать отвратительное зрелище оголтелого надругательства над землей и людьми, в отчаянье скрывалось за клубами поднятого в воздух бездушной силой убитой почвы. Некогда плодородного, благодатного чернозема, предназначенного даровать жизнь, а вместо этого — обреченного принимать в свои объятия людей. Большей частью мертвыми и по частям, но зачастую и живых, еще теплых, но — чтобы уже не отпустить вовек. Будто кто-то могущественный и безумный решил засеять ниву такими адскими семенами.

И сеял! Щедро!

А чего жалеть? Их здесь нагнали не одну тысячу. А закончатся — подвезут еще. И он шел сквозь освобожденное от хлебов поле, когда зернышками, а когда и полными горстями отправлял солдат в вечность…

Две дивизии столкнулись на этом клочке пространства, не в силах ни продвинуться вперед, ни отступить без приказа, вот уже вторые сутки перемалывали друг друга, словно два бульдога, вцепившихся в поединке друг другу в глотку. Не в силах расцепить сведенные судорогой челюсти, способные лишь миллиметр за миллиметром продвигаться к горлу врага, ни на минуту не выпуская его из своих зубов.

Те, кто имел право посылать людей на смерть, сначала подбрасывали и подбрасывали резервы в ненасытное горнило боя, но подкрепления сгорали в нем, как сухая береза, добавляя лишь жара, и их смерть всего лишь не позволяла чашам весов склониться на чью-либо сторону. И на исходе четвертых суток подкрепления перестали поступать. Зато небо заполнили десятки, сотни самолетов.

Вообще-то летчики должны бомбить врага, но когда окопы разделяет не более пары сотен метров, а поле боя затянуто густым дымом, смертоносный груз валится на головы совсем не тех, кому предназначен. А уж тем более не выбирал, куда падать, убитый пилот за штурвалом подбитого бомбовоза…

Жаль, что пророкам и святошам, которые облысели от потуг придумать ужасы ада, не пришлось увидеть последствий бомбардировки нескольких авиаполков, произведенных в дополнение к получасовой артподготовке.

К счастью для чудом уцелевших солдат, командиры, с легкостью бессмертных богов посылающие в бой дивизии, столкнулись в других местах. И там кто-то брал верх, требуя постоянного контроля над ситуацией. Ведь надо было то развивать успех, то защищаться изо всех сил, не давая возможности врагу закрепиться на взятом рубеже. А сил на весь фронт не хватало. А потому под вечер бомбовозы в последний раз уронили на головы пехотинцев свой груз, при этом некоторые чадными кометами сопроводили собственные бомбы до самых окопов и освободили небо. А на смертельно израненное поле наложила целебные повязки тишина. Сплошная, могильная…