Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! - Анна Гаврилова Страница 7

— Не положено.

Мало того, что дома с этими сопляками нянчится, так ещё и на улице возиться? Ну уж нет. Вот подрастут, тогда можно.

— Мне шесть весен, — проныл первый, — большой уже…

— А я больше, — надулся второй, тот, которому пять.

— Не положено. Вон, с соседскими шмакодявками играйте.

Мать бросила внимательный взгляд на Добрю, но промолчала. А отец даже головы не повернул — погружен в мысли, задумчиво скребет подбородок. Он не сразу заметил, что жена подвинула ломоть хлеба и кувшин с квасом.

Раньше старшего никто к горшку ложки не протянет. А детишки уж слюной изошли. Вот и осмелилась ненавязчиво мужа поторопить.

— Говорят, знать в наши края перебирается? — спросила женщина тихо. — Это что же им по старым домам не сидится?

— Так поближе к новому князю, — очнулся Вяч. От каши валил густой пар, мужчина чуть наклонился, с явным удовольствием вдохнул аромат. — Зато нам работы не переведется. Они ж сами строить не будут, а если кого и нанимать, то нас.

— А места-то хватит? Не выселят?

— Да мы и так на окраине, куда выселять? Да и кто ж в своем уме плотника прогонит? Тем более старшего.

Мамка раздала ложки, чуть слышно вздохнула.

— Не горюй, — улыбнулся Вяч, зачерпывая первым каши. — Это ж хорошо, что едут. Вон какие богатства везут!

— Да тьфу на их богатства! Главное, чтоб жизни дали. Наша соседка когда-то на боярском дворе в Славне служила, такого порассказала, аж волосы дыбом.

— Зато свои, славяне. У свеев-то и мурман нравы ещё хуже, непонятнее. А эти и князю посоветуют, как правильно, и за народ заступятся, ежели чего. Вот уже Вадим в родные края вернулся, он в Славне, с ним и Хо́мич, и Богдан с семейством. Все решили заново хоромины ставить, дворы знатные — не чета варяжским. Хорошо, артель большая, и тут и там поспеваем. Пока десять человек к Вадиму отправил.

— Десять? А что ж так много?

Вяч хмыкнул, пригладил бороду:

— Боярские хоромы — эт те не изба, там знаешь сколько леса нужно?

— Ох, — проронила мамка. — А князь-то что скажет?

— Да не охай, эти домины все одно понятней, чем свейские. Те так вообще ничего в избах не разумеют, дикари, и дома у них дикарские.

Вяч пригладил бороду, крякнул довольно. Отправив очередную ложку каши в рот, повернулся к Добродею. А дожевав, сказал:

— Ах да, чуть не забыл! Я тут штуковину одну по заказу княжьего шурина смастерил, — протянул он. — Отнести бы… Он человек полезный, с ним дружить надобно. Ведь, ежели чего, может и пред Рюриком заступиться, и вообще…

Добря встрепенулся, потер уши — вдруг послышалось. Но отец серьезен, хотя глаза хитрые. Лениво протянул сыну резную шкатулку:

— На. Только не задирайся там. Понял?

— Понял, — отозвался Добря. В груди затрепетала радость, за спиной будто крылья выросли.

— Только кашу сперва доешь. А то ведь знаешь…

— Что? — крякнул Добродей.

Брови отца приподнялись, голос зазвучал назидательно:

— Как отличить человека от нечисти? Коли пищу и питье с тобой разделяет, значит, человек. А если отказывается — нечисть или злой колдун.

— Так я ж человек, — пробормотал мальчик.

— Да? А вот я в последнее время сомневаюсь… больно ты чудной стал. Мечты какие-то… Вдруг в тебя чужая душа вселилась? Или навка какая… или упырь болотный… Вдруг ты ночью, как нечисти и положено, пожрешь нас всех. И меня, и мамку, и младших…

Запихнув остатки каши в рот, мальчик сделал несколько шагов в сторону, опасливо покосился на отца.

— Да беги уж, — рассмеялся тот.

И Добря помчался, бережно прижимая вещицу к груди. Пускай отец запретил драться, зато можно увидеть княжье подворье изнутри, прошествовать до самого княжьего крыльца, и если повезет…

Ворота оказались открыты, стражники пропустили, едва услышали имя Олега. Как только ступил на княжеский двор, коленки задрожали, по спине побежал холодок. В нескольких шагах остервенело бьются гридни, чуть дальше слышны визги отроков. И над этим гамом оглушающе звучит голос дядьки-воеводы. Огромный воин стоит на крыльце, каждый промах воинов замечает. И отрокам изредка достается.

Не помня себя, Добря приблизился к Сигурду, поклонился в пояс. А тот даже не посмотрел на пацана.

Из дверей терема выскочил прислужник. Высокий, щербатый. Он-то сразу заметил мальчишку, нахмурился и гаркнул:

— Тебе чего?

— Мне Олега. Передать.

— Олег отдыхает, давай мне, — отозвался слуга.

— Нет. Отец сказал, самому Олегу передать.

— Вот ещё! — фыркнул парень. — Делать больше нечего. Да и не положено абы кого… Давай, что у тебя там. Я отнесу.

Добря насупился, рыкнул:

— Нет.

И только теперь Сигурд оторвался от созерцания потешных поединков, уставился на мальчика:

— Эт ты, что ли?

Добря смутился страшно, страх превратился в ужас, но сердце, вопреки всему, ликовало.

— Да. Вот, Олегу передать…

Воин протянул руку, огромную, мозолистую. Пробасил грозно:

— Давай сюда.

— Но я Олегу…

— Спит Олег, — бухнул воевода.

Спорить с воеводой — не дело. Добря оторвал шкатулку от сердца, с поклоном отдал Сигурду. Тот принял резную коробочку небрежно, покрутил в руках.

— Неплохо, — хмыкнул он. — Кто ваял?

— Отец.

— Отец… Стало быть, ты — сын плотника?

— Ага…

— Жаль, — ответил мужчина сокрушенно. — Жаль, что плотника. Иначе быть бы тебе отроком, а после — гриднем. Уж я бы гонял до седьмого пота, как этих охламонов.

«Гридень», «гридница» — ещё год назад никто из словен не ведал о таких словах, и поди ж ты, ныне как бы и свои. «Гридня» — это по-северному убежище, и есть при ней те, кто хранит покой, оберегает от опасности.

Воевода кивнул в сторону, а Добря, воспользовавшись тем, что не гонят, пошире раскрыл глаза. Отроки сходились в потешных поединках, во всем подражая дружинникам. Но вместо настоящего оружия в руках палки. Некоторые бьются на кулаках, валяют друг друга в пыли и ничем не отличаются от обычных городских мальчишек. Добря рассматривал их с завистью и не обращал никакого внимания на тихие смешки воеводы.

— Жаль, — повторил тот. — Но не всем везет, как Роське.

— Кому-кому?

Добря сам не понял, что спросил. Но едва слова воина достигли разума, захлебнулся воздухом, сердце упало вниз.

— Да вон, Роська, — пробасил Сигурд и снова кивнул.