Архив - Виктория Шваб Страница 7

— Стоит попробовать убедить ее открыть кафе-мороженое в каком-нибудь милом курортном городке… — Я сдвигаю кольцо и начинаю вертеть его на пальце, а она добавляет: — Ну, или где-нибудь в России, например. Хотя бы мир повидаете.

Линдси права. Может, мои родители и бегут, но складывается ощущение, что они боятся убежать так далеко, что не смогут, оглянувшись, увидеть все то, что оставили. Ведь мы теперь живем всего в часе езды от нашего прежнего дома. Всего в часе от прежней жизни.

— Согласна, — говорю я. — Когда планируешь подивиться на великолепие нашего Коронадо?

— Он правда такой потрясающий? Скажи, что да.

— Он… старый.

— В нем водятся призраки?

Все зависит от терминологии. Слово призрак используется людьми, ничего не знающими об Историях.

— Мак, ты слишком долго думаешь, что мне ответить.

— Призраков пока не обнаружила, — сказала я. — Но впереди еще уйма времени.

Я слышу голос ее мамы на заднем плане:

— Линдси, пора. Маккензи может себе позволить немного побездельничать, а ты — нет.

Вот черт! Побездельничать. Интересно, каково это? Готова поспорить, что это не про меня. Но в Архиве вряд ли поймут, если я раскрою тайну их существования только ради того, чтобы доказать кому-то, что занята делом.

— Ой, прости! — говорит Линдси. — Мне пора на тренировку.

— На какую из? — подшучиваю я.

— Футбол.

— Ах да, конечно.

— Скоро созвонимся, ладно? — спрашивает она.

— Ага.

Телефон отключился.

Я сажусь и оглядываю свои новые владения, забитые коробками. На каждой из них где-нибудь накарябана буква «М». Я видела «М», и «Э» (маму зовут Эллисон), и «П» (папу зовут Питер), разбросанные по дому, но ни одной «Б». Страшная догадка пронзает меня.

— Мама! — кричу я, вскочив с кровати, и несусь в гостиную.

Папа притаился в углу с ножом для бумаг в одной руке и книгой в другой. Книга интересует его заметно больше.

— Что стряслось, Мак? — спрашивает он, не отрываясь от чтения. Но это сделал не папа. Я знаю, он не мог. Да, он тоже бежал, но не он возглавлял это бегство.

— Мам! — снова зову я.

Она в спальне, распаковывает вещи и на предельной громкости слушает какое-то маразматическое радиошоу.

— Что такое, дорогая? — невозмутимо спрашивает она, выкладывая одежные вешалки на постель.

Когда я заговариваю, мой голос звучит тихо, словно я на самом деле не хочу спрашивать. Не хочу знать ответ.

— Где вещи Бена?

Следует долгая, можно сказать, бесконечная пауза.

— Маккензи, — медленно начинает она, — если начинать все с нуля…

— Где они?

— Кое-какие лежат в кладовке. А остальные…

— Ты не могла так поступить.

— Колин говорит, что иногда для перемен требуются значительные…

— Ты что, в самом деле собираешься свалить на психотерапевта решение выбросить их?

Я, наверное, уже кричу, потому что из-за моей спины в комнату входит папа. Мама вся поникает, и он идет к ней, и вот я уже главный злодей на свете — просто из-за того, что хотела сохранить хоть какую-то память. Те вещи, которые я смогла бы прочитать.

— Скажи, что оставила хотя бы что-то, — сквозь накрепко сжатые зубы рычу я.

Мама кивает, уткнувшись лицом в папин воротник. Она не поднимает на меня глаз.

— Маленькую коробку. Она в твоей комнате.

Она договаривает это мне вослед. Захлопнув за собой дверь, я раскидываю по сторонам все коробки, пока не нахожу нужную. Крошечная «Б» выведена на одной стороне. Это коробка из-под обуви.

Я разрываю скотч ключом деда и высыпаю содержимое на матрас. Мои глаза жжет огнем. Дело даже не в том, что мама ничего не сохранила, дело в том, что она оставила неправильные вещи. Мы оставляем воспоминания только на тех вещах, какие любим, часто используем и изнашиваем.

Если бы мама не выбросила его любимую футболку — ту, с крестом на сердце — или какой-нибудь из его синих карандашей — хотя бы огрызок, или нашивку, которую он выиграл на состязаниях и носил в кармане, потому что очень гордился ею — но не настолько, чтобы пришить на рюкзак… Барахло, раскиданное по моей кровати, на самом деле не его. Фотографии в рамках, итоговые школьные тесты, шляпа, которую он надел всего раз, награда за конкурс, плюшевый медведь, которого он ненавидел, и чашка, которую он слепил в шесть лет на занятиях по лепке.

Я снимаю кольцо и протягиваю руку к ближайшей вещи.

Может, здесь что-нибудь осталось.

Хоть что-нибудь.

— Кензи, это не фокус для вечеринок, — сердито одергиваешь ты.

Я откладываю безделушку, и она катится в твою сторону через стол. Ты учишь меня читать — вещи, не людей, — и я, наверное, неудачно пошутила, и слишком кривлялась, пытаясь придать своему занятию театральный эффект.

— Существует только одна причина, по которой Хранители наделены способностью читать вещи, — строго замечаешь ты. — Мы можем лучше охотиться. Это помогает нам выслеживать Истории.

— Но она все равно пустая, — бормочу я.

— Конечно да, — говоришь ты, подняв безделушку и покрутив ее между пальцами. — Это просто пресс-папье. И ты должна была понять это, как только к нему прикоснулась.

В самом деле, оно было абсолютно безжизненным. Я не ощутила гудения, когда коснулась его. Ты возвращаешь мне кольцо, и я надеваю его на палец.

— Не все содержит воспоминания, — поясняешь ты. — И не каждое воспоминание достойно того, чтобы его сохраняли. Плоские поверхности — стены, полы, предметы мебели — как холсты у картин. На них прекрасно запечатляются события. И чем объект меньше, тем хуже он удерживает информацию. Но, — и ты поднимаешь стеклянное пресс-папье в своей руке так, что я вижу в нем кривой отраженный мир, — если она там сохранилась, ты обязана почувствовать это с первого прикосновения. На большее у тебя не будет времени. Если Истории удастся выбраться во Внешний мир…

— А как они это делают? — спрашиваю я.

— Убивают Хранителей или воруют ключ. Все возможно. — Ты кашляешь надсадным, мокрым кашлем. — Но это непросто.

Ты снова заходишься в кашле, и я хочу чем-то помочь тебе. Как-то я предложила тебе стакан воды, а ты прорычал, что вода ни черта не исправит, если я только не решила утопить тебя в ней. Так что теперь мы оба делаем вид, будто никакого кашля нет, а кашель запятыми и точками перемежает твои рассказы.

— Но, — продолжаешь ты, отдышавшись, — если История оказывается снаружи, ты должна ее выследить, и как можно скорее. Чтение воспоминаний должно стать твоей второй натурой. Это не игрушки, Кензи. И не забава с фокусами. Мы способны читать прошлое для одной-единственной цели: чтобы охотиться.