Повелитель Островов - Дэвид Аллен Дрейк Страница 7

За время отсутствия Кенсета его отец Келдан помер. Илна достаточно хорошо знала своего дядю Катчина, чтобы представить себе его ярость, когда выяснилось: отцовское наследство придется делить. Однако выхода у него не было — существовал совершенно непреложный закон на этот счет, а дядя свято чтил букву закона.

Те же самые односельчане, которые когда-то определяли Кенсета как рискового парня, утверждали, что после своей отлучки он вернулся совсем другим человеком. Хотя человеком его можно было назвать с большой натяжкой. Его больше не тянуло на поиски необычного. Похоже, он нашел, что искал, на дне пивной кружки. Крепкий сидр заменил ему все остальное. Он постоянно клянчил у брата деньги в счет выручки с мельницы, причем брал гораздо больше, чем причиталось. Он не обращал никакого внимания на окружающих, и меньше всего — на своих детей. А окружающие, соответственно, плюнули на Кенсета ор-Келдана. Когда Илне и Кашелу было семь лет, отец умер. Не от выпивки, нет — просто как-то морозной зимой он, надравшись, прикорнул в канаве в нескольких милях от деревни и больше не проснулся. После его смерти детям не осталось ничего, кроме половинного владения мельницей.

Бабушка, пока была жива, поддерживала детей. Но два года спустя она сама мирно скончалась в собственной постели. Теперь Илне пришлось заботиться и о себе, и о своем брате-близнеце. Кашел выполнял те работы по дому, что были ему по силам, и к тому же подряжался пасти соседских овец. Вскоре он стал главным пастухом для всего сельского стада. Илна же ткала с таким мастерством и проворством, что и по сей день дюжина хозяек предпочитала приносить ей пряжу, а не заниматься ткачеством самостоятельно.

Ну и конечно же, Илна вела домашнее хозяйство. Она не без основания гордилась тем, что когда Катчин наконец женился (злые языки утверждали: купил жену), то любой в деревне мог сравнить безукоризненную чистоту у Илны с грязью и запущенностью (это при их-то деньгах!) на другой половине дома.

В первые годы сиротства сочувствие соседей было тем больше, чем меньше симпатии вызывал их дядя Катчин. Илна сделала вывод, что всякое благое деяние окупается интересом людей, как это произошло в их с Кашелом случае.

Именно для того, чтобы завоевать уважение соседей, Катчин стал бейлифом, блюдущим интересы графа Ласкарга в своем округе. Однако столь желанная должность ничего не изменила. Мельник Катчин был самым богатым и преуспевающим членом общины, а его предки жили в Барке на протяжении десяти поколений. И при всем при том последний пьяница Сил-Заика получал больше радушных поздравлений на Зимнее Солнцестояние, чем Катчин.

Тем временем Кашел ор-Кенсет вырос в редкого силача. Сестра же его оставалась настолько миниатюрной, что ей едва можно было дать половину из ее восемнадцати лет. Это — если не смотреть ей в глаза… Зато если бы вы провели среди местных жителей конкурс на самый твердый характер в деревне, то его, несомненно, выиграла бы Илна. Она и сама это знала, хотя старалась не придавать значения.

Ее маленькая двоюродная сестренка снова кричала. Роль матери двухлетней дочки удавалась Федре не лучше, чем роль домохозяйки (к тому же она так и не сбросила вес, набранный во время беременности). Илна холодно улыбнулась. Понятие мести было ей знакомо не меньше понятия долга. Просто иногда следует предоставить эту неблагодарную работу самой природе.

Девушка снова бросила взгляд на платье. Вроде бы не было нужды беспокоиться о нем, пока солнце не передвинется и не настанет время его переворачивать. Но вещь вновь и вновь притягивала внимание Илны. Осторожно, будто неся на руках больное животное, она приблизилась к платью.

Ей и раньше доводилось видеть шелк, правда, чаще в виде отделки на одежде богатых односельчан. Насколько Илна знала, в Барке существовало по крайней мере три костюма с использованием шелка. Но там он выглядел совсем иначе — легкий и прозрачный материал, в то время как платье незнакомки было сшито из тяжелой парчи. Однако не это волновало девушку.

Дело в том, что Илна весьма необычно воспринимала материю, которую ей приходилось обрабатывать или носить, особенно если доводилось спать в ней. Любая ткань дарила ей серию ярких образов и переживаний. К примеру, шерсть чаще всего действовала на нее успокаивающе. В характере девушки присутствовала некоторая нервозность, которая, однако, проистекала совсем не из робости или застенчивости. Просто ей многое было открыто. Стоило Илне однажды надеть платье, которое принесла убитая горем мать погибшей девушки, и она увидела такое, что предпочла не открывать бедной женщине. В частности, она узнала, почему ее дочь приняла яд и как звали отца ребенка, которого та носила под сердцем. Это был не единственный случай, когда у Илны возникали яркие и едва не осязаемые видения, объяснять которые другим оказывалось столь же бесполезно, как описывать восход солнца слепцу.

Одеяние незнакомки воздействовало на нее совсем по-другому. Стоило Илне прикоснуться к материи — и перед ней проносились мимолетные неуловимые образы. Они не были тревожными или угрожающими в обычном смысле.

Проблема, если она существовала, заключалась в другом. Илна была абсолютно уверена, что эта вещь не принадлежит их миру.

В ранних сумерках Гаррик, закинув лопату на плечо, возвращался на свой родной постоялый двор. Звезды едва показались на востоке — рановато для окончания работ в поле, но Гета утверждала, что сегодня Гаррик уже наработал за двоих, и заплатила ему соответственно.

Гета была вдовой с малыми ребятишками — ее старшему сыну только-только минуло десять. Большинство работ по ферме семья выполняла самостоятельно. Но вот рыть дренажные канавы было им не по силам. Тут приходилось ворочать тяжеленные камни, некоторые — размером с овцу. Гета с детьми пособляла как могла, но Гаррик-то выполнял работу, с которой вряд ли справился бы обычный мужчина.

Идя через двор к дому, он спугнул стайку цыплят, которые с раздраженным писком бросились врассыпную. Обычно куры сами добывали себе пропитание, но время от времени Лора высыпала им полную пригоршню зерна посреди двора. Делалось это с умыслом: чтобы прирученная птица давалась в руки, когда понадобится зарезать пару-тройку куриц. Для той же цели разбрасывался овес в стойлах с лошадьми. Но беда в том, что гостей на постоялом дворе в настоящий момент не было, а уж кареты не показывались во дворе с незапамятных времен.

Гаррик повесил рабочий инструмент на привычное место — на козлы сбоку от дома. Лопата целиком выстругивалась из твердой древесины, лишь на режущую кромку надевалась подошва из железа. Гаррик критически осмотрел ее: с одной стороны металл почти стерся. Надо будет заменить подошву, когда лудильщик в следующий раз появится в деревне.

Услышав плеск, юноша вышел из конюшни. Его отец как раз выливал ведро воды в каменное корыто рядом с колодцем посреди двора.

— Вижу, ты вернулся, — сказал Райз. — Помогал вдове?

— Да, отец, — кивнул Гаррик. — Она затянула дело с дренажными канавами, так что последний шторм превратил ее поле в настоящее болото. Но теперь мы все привели в порядок, надеюсь, овес взойдет нормально.