Проклятие сумерек - Владимир Ленский Страница 7

– А Уиду? – спросил мальчик немного ревниво.

– Уида – это страсть. Эйле – нежность. Любовь земная и небесная…

– Как в проклятии сумерек, – пробормотал Гайфье. – Луна, что светит эльфам, и луна, что светит людям.

Последнюю фразу его новый знакомец не понял, но уточнять и переспрашивать не стал.

– Вы не могли бы мне помочь? Мне нужно хотя бы отчасти привести себя в порядок, – вместо этого попросил он. – В конце концов, вы меня нашли, разбудили и, угрожая расправой, заставили отвечать на вопросы. Вы должны ощущать ответственность за мою судьбу.

Гайфье сказал:

– Давайте уточним события. Вчера вы напились, как свинья, а сюда забрались в бессознательном состоянии, чтобы отоспаться… Да?

– Да, – признался Ренье.

– Понятно. – Мальчик фыркнул. – Я утащу для вас кувшин вина с кухни. После этого – уходите.

– Да здравствует брат королевы, – сказал Ренье, снова растягиваясь на траве под кустом.

* * *

Увольнение госпожи Горэм изменило жизнь царственных детей больше, чем они могли предполагать. Эскива чувствовала себя так, словно освободилась от тяжелого груза. Никто больше не пытался раздавить ее тайным осуждением, никто не следил за каждым ее шагом недоброжелательным взором. Девочка-королева не ходила, а как будто летала по залам дворца и по роскошному саду.

Для Гайфье наняли личного компаньона.

– Время пичкать парня сладостями миновало, – благодушно заметил Талиессин, подписывая указ о назначении на должность некоего Пиндара.

Гайфье ощутил себя взрослым. Ему сообщили о том, что сегодня к нему прибудет компаньон, и мальчик разволновался. Ему показали безупречные рекомендательные письма. Пиндар получил классическое образование и умеет вести разговор на любую тему. Кроме того, он неплохо владеет оружием, так что с ним в паре можно тренироваться. Верховая езда, танцы… Словом, весьма обширная программа.

Эскива тоже ознакомилась с рекомендациями Пиндара, заглядывая брату через плечо, пока он читал. Насмешливо блеснула глазами.

– Вопрос теперь в том, насколько для него хорош ты, брат, – бросила она и удалилась к себе.

Пиндар прибыл вскоре после полудня и оказался человеком средних лет и среднего роста, с лысинкой в обрамлении мягких сероватых волос и аккуратным брюшком любителя недурно закусить. Трудно было вообразить его со шпагой в руке, однако Гайфье решил не торопиться с выводами.

Представ перед своим новым господином, Пиндар изящно поклонился. Гайфье чуть смущенно улыбнулся ему и кивнул.

– Чем бы вы предпочли заняться, мой господин? – осведомился Пиндар. – Я готов приступить к исполнению своих обязанностей.

– Ну, – сказал Гайфье, – вы пока устраивайтесь, а я…

Он хотел было прибавить: «Я предпочел бы побыть один», но Пиндар тонко улыбнулся, предвосхитив ответ мальчика:

– Я ни в коем случае не навязываю вам своего общества, мой господин. Вы вольны поступать по собственному усмотрению, но если я понадоблюсь – я всегда под рукой.

Гайфье ушел к себе в легком смятении. Он вдруг обнаружил, что теперь ему придется привыкать к новому человеку возле себя и что это его, пожалуй, нервирует. Самую малость, но все же…

«Нет ничего печальнее бывшего сердцееда», – говорил себе Ренье, рассматривая в зеркало морщинки вокруг глаз. И морщинки-то вроде бы смешливые, но вот незадача – к тридцати пяти годам они начали придавать своему обладателю облезлый вид.

Ренье вполне отдавал себе отчет в том, что с возрастом он стал устрашающе напоминать собственного отца. Жизнь Джехана разбили тайная любовь к Оггуль и смерть возлюбленной. Жизнь Ренье сломалась в тот самый миг, когда отравленная стрела убила эльфийскую королеву – мать Талиессина. Ренье был ее возлюбленным чуть меньше месяца. После ее гибели Ренье стремительно начал увядать.

Он еще сопротивлялся, старался как-то устроить свою жизнь. Заводил связи, был полезным. В конце концов, ему было тогда только двадцать. В таком возрасте человек вполне может оправиться от потери, взять в жены обычную женщину, завести детей, сделать необременительную карьеру при дворе.

Тысячи раз повторял он себе эти слова. Твердил их как заклинание и вместе с тем глубоко внутри себя знал: все это ложь. Он больше ни на что не способен. Его истинная жизнь закончилась.

И даже старший брат, Эмери, придворный композитор, как бы он ни старался, не в состоянии был отвадить Ренье от глупых похождений и пьянства.

Сыновья Оггуль были очень близки. Один всегда мог сказать, где находится другой и не попал ли тот в неприятности. Несмотря на то что у Ренье с Эмери была общая мать и разные отцы, внешне они были чрезвычайно похожи, так что в годы молодости их то и дело путали.

Эмери жил в доме, который они с братом унаследовали от их дяди Адобекка, бывшего главного королевского конюшего. Дом находился за четвертой стеной, вне дворцового комплекса. Эмери обитал там один (если не считать слуг); Ренье предпочел маленькие апартаменты в самом дворце – поближе к податливым фрейлинам и подальше от осуждающего взгляда Эмери.

Расставшись с братом королевы, Ренье вернулся к себе, поспал несколько часов и пробудился, вполне бодрый, когда уже стемнело.

Поскольку никаких дел на нынешний вечер у него не имелось, а сидеть дома казалось выше сил, Ренье прямиком направился в кабачок под названием «Мыши и карлики» (большое панно на стене изображало сражение крохотных человечков с мышами и крысами).

Приветливо улыбаясь всем и никому, Ренье устроился в своем любимом углу, и почти сразу к нему подсело несколько любителей игры и выпивки.

Все здесь было знакомо и приносило успокоение: лица собутыльников, стук костяшек о столешницу, особенный привкус местного сидра. Здесь казалось, будто жизнь, которую вел Ренье, обладает неким потаенным, глубоким смыслом.

Ренье считался знатоком всех здешних неписаных правил – и едва ли не автором половины из них. Это помогало ему переносить неприязненное отношение нового хозяина кабачка: пару лет назад тот унаследовал заведение вместе с некоторыми постоянными посетителями, и далеко не все пришлись ему по душе.

Вечер начался и покатился по привычной колее. Скоро выигрыш стал представляться Ренье высшей целью жизни, а проигрыш оборачивался крахом всех надежд. Он вскрикивал, сердился, хохотал – и постоянно прикладывался к кувшину. Окружающие вели себя сходным образом. Все было хорошо, все было правильно.

Ближе к полуночи Ренье ненадолго прервал игру и подозвал служанку.

– Как тебя зовут? – спросил он у девушки, улыбаясь ей, как ему воображалось, обаятельно.

Она кисло смотрела на него, и, будь Ренье трезвее, он увидел бы в ее зрачках собственное отражение: подгулявший помятый мужчина средних лет, который мнит себя неотразимым.