Последний единорог - Питер Сойер Бигл Страница 7

— Не сейчас, — сказала ведьма, — еще не сейчас. — Они смотрели друг на друга одинаковыми глазами. Мамаша Фортуна сказала: — Ты моя. Ты моя, даже если убьешь меня. — Гарпия не шевельнулась, но тучка затмила луну. — Не сейчас, — повторила Мамаша Фортуна и повернулась к клетке единорога. — Ну, — сказала она сладким дымным голосом. — Я все-таки напугала тебя, не правда ли? — Она рассмеялась, и смех ее был похож на шорох змеи в тростниках, и подобралась поближе. — Что бы ни говорил твой приятель волшебник, — продолжала она, — хоть немного мастерства у меня должно быть. Для того чтобы ты показалась себе старой и отвратительной, требуется, скажу вам, некоторое искусство. И неужели грошовым заклятьем можно держать в плену Темную? Никто до меня…

Она ответила:

— Не хвастай, старуха. В этой клетке — твоя смерть, и она слушает тебя.

— Да, — спокойно ответила Мамаша Фортуна, — но я, по крайней мере, знаю, где она. А вот ты бродила по дороге в поисках своей смерти. — Она опять рассмеялась. — И где она, я знаю тоже. Но не дам тебе встретиться с ней, и ты должна поблагодарить меня за это.

Забыв все, Она прижалась к прутьям. Они причиняли ей боль, но Она не отступала.

— Где Красный Бык? — спросила Она. — Где мне найти его?

Мамаша Фортуна подошла к клетке вплотную.

— Красный Бык Короля Хаггарда, — пробормотала она, — значит, ты его знаешь. — Блеснули два ее зуба. — Ты моя, — сказала она, — он тебя не получит.

Тогда Она покачала головой и мягко ответила:

— Тебе лучше знать. Освободи, пока не поздно, освободи гарпию и меня. Занимайся своими тенями, если хочешь, но освободи нас.

В стоячей воде ведьминых глаз что-то полыхнуло так, что несколько ночных мотыльков отвлеклись от своей прогулки, ринулись на свет и белыми хлопьями пепла упали на землю.

— Скорей я оставлю свое дело, — осклабилась она. — Волочиться сквозь вечность с моими доморощенными пугалами — об этом я мечтала, когда была молода и зла. Ты думаешь, я выбрала эту убогую магию, порождение глупости, потому что никогда не знала настоящей? Я вожусь с собаками и обезьянами потому, что не смею коснуться травы, но я понимаю разницу. И теперь ты просишь меня отказаться от вас, от присутствия вашей силы. Я сказала Ракху, что, если потребуется, стану кормить гарпию его печенью, и я это сделаю. А чтобы удержать тебя, я бы взяла твоего дружка Шмендрика и… — тут она в ярости забормотала какую-то чепуху и наконец замолкла.

— Кстати, о печени, — ответила Она. — Настоящий маг не предлагает чужую печень. Ты должна вырвать свою собственную и научиться обходиться без нее. Настоящие ведьмы это знают.

Несколько песчинок прошелестело по щеке Мамаши Фортуны, пока она смотрела на единорога. Все ведьмы так плачут. Она повернулась было и заспешила к своему фургону, но внезапно оглянулась назад с каменной ухмылкой на лице.

— А все-таки дважды я обвела тебя вокруг пальца, — сказала она. — Неужели ты в самом деле думаешь, что эти пучеглазые глупцы узнали бы тебя без моей помощи? Нет. Я придала тебе вид, который они могут понять, и рог, который они могут увидеть. В наше время, чтобы простой народ признал единорога, нужна дешевая ярмарочная ведьма. Уж лучше оставайся со мной в поддельном обличье, во всем мире тебя узнает только Красный Бык.

Она исчезла внутри своего фургона, и гарпия выпустила луну из-за туч.

Шмендрик вернулся почти перед рассветом, тихим ручейком скользнув между клетками. Только гарпия издала неясный звук, когда он пробирался мимо ее клетки.

— Я не мог уйти раньше, — пояснил он. — Она велела Ракху наблюдать за мной, а он почти не спит. Но я загадал ему загадку, а чтобы найти ответ хоть на одну, ему обычно нужна целая ночь. В следующий раз я расскажу ему анекдот, и это займет его на неделю.

Она была тускла и спокойна.

— Я заколдована, — произнесла Она. — Почему ты не сказал мне об этом?

— Я думал, вы это знаете, — мягко ответил маг. — Разве вы не удивились тому, что они все же узнали вас? — Он улыбнулся и от этого постарел. — Ну конечно, нет. Это просто не пришло вам в голову.

— Меня еще никогда не заколдовывали, — сказала Она дрожа. — И раньше меня узнали бы повсюду.

— Я прекрасно представляю, как вы себя чувствуете. — Под глубоким взглядом ее темных бездонных глаз он нервно улыбнулся и потупился. — Редкий человек кажется именно тем, чем является на самом деле, — продолжал он. — Мир неверных суждений и неправильных оценок. Вот я сразу же признал в вас единорога, сразу же… И я вам друг. Вы же принимаете меня за клоуна, или тупицу, или предателя, и таков я, должно быть, и есть, если таким меня видите вы. Чары, которыми вы зачарованы, — это всего лишь чары, они спадут, как только вы окажетесь на свободе, а вот проклятие вашей ошибки навсегда ляжет на меня. Мы не всегда такие, какими мечтаем быть. Но я читал, или песня такая была, что, когда мир был молод, единороги умели различать «свет истинный и ложный, лица улыбку и души печаль».

По мере того как светлело, голос его становился все громче, и на мгновение Она перестала слышать скулеж прутьев и мягкий звон крыл.

— Я думаю, что ты мой друг, — сказала Она. — Ты поможешь мне?

— Если не вам, то уж никому, — ответил волшебник. — Вы моя последняя надежда.

Повизгивая, чихая и дрожа, один за другим пробуждались печальные узники «Полночного карнавала». Одному только что снились скалы, жуки и нежные листья; другому — прыжки в теплой высокой траве; третий грезил о жидкой грязи и крови. Четвертому снилась рука, чешущая заветное место за ухом. Только гарпия не спала и сидела, не мигая глядя на солнце.

— Если она освободится первой, мы погибли, — проговорил Шмендрик.

Вблизи (он всегда раздавался вблизи) они услышали голос Ракха: «Шмендрик! Эй, Шмендрик, я разгадал! Это же кофейник, правда?» — и волшебник начал медленно удаляться.

— Завтра, — прошептал он единорогу. — Поверьте мне хоть до вечера. — И тут он с шумом и значительным усилием исчез, при этом казалось, что какую-то часть себя он все-таки оставил.

Через секунду скупыми, как смерть, прыжками у клетки появился Ракх. В глубине своего черного фургона Мамаша Фортуна ворчала себе под нос песню Элли:

Станет далекое близким,

Правдою станет ложь,

Станет высокое низким —

Прошлого не вернешь.

Вскоре стала неторопливо скапливаться новая группа зрителей. «Порождения ночи!» — как заводной попугай, зазывал их Ракх. Шмендрик стоял на ящике и показывал фокусы. Она наблюдала за ним с интересом и растущим недоверием не к честности его, а к мастерству. Он сотворил свинью из свиного уха, обратил проповедь в камень, стакан воды — в горсть песка, пятерку пик — в двадцатку пик, кролика — в золотую рыбку, которая тут же утонула. Но каждый раз, когда он ошибался, глаза его говорили единорогу: «Ну, вы ведь знаете, что я могу делать». Один раз он превратил мертвую розу в семя, ей это понравилось, хотя семечко и оказалось огуречным.