Княжья Русь - Александр Мазин Страница 7

А попутно закончить еще одно дело. Остался кое за кем маленький должок. Маленький, но очень, очень приятный. Пришло время кое-кому заплатить за былое презрение к боярину Блуду.

Да, хороший день вчера выдался у Блуда. Предложение его князь принял с радостью. Избавиться от «диких» нурманов он давно мечтал. Велел кликнуть писца-толмача и даже письмецо наговорил своему «брату» кесарю византийскому. Мол, зная о том, что тебе, кесарь, всегда требуются хорошие воины, посылаю тебе в знак дружбы самых лучших. Но хочу предупредить, что воины эти дики и необузданны, посему лучше не держать их в твоей столице, а сразу послать туда, где надобны их воинские достоинства. Назад же, ко мне, их отправлять тоже не надо, поскольку славных воинов в государстве моем и так довольно.

Написал, отправил, еще раз похвалил Блуда, пообещал вознаградить — и отправил восвояси.

Теперь Блуд имел полное право заняться личным. Владимир прав: боярин заслужил награду. Только на такую награду, которую желал получить Блуд, великий князь никогда не расщедрится. До этого товара Владимир сам охоч и делиться ни за что не станет. Только Блуд не спросит. Сам возьмет. Есть у него и замысел добрый, и люди подходящие на примете. Всё получит Блуд. Всё, что желает. Всё, о чем мечтает уже не первый год. Многие думают: жаден боярин Блуд. Одно лишь серебро-злато у него на уме. А вот и неправда. Деньги для Блуда — как дружина для князя. Что князю гридь добудет, то Блуду — его денежки. Но, в отличие от гридней, гривны, марки и номисмы есть-пить не просят и от хозяина своего ничего не требуют. Для замыслов Блуда деньги — как деготь для тележного колеса. Смажет Блуд замыслы свои звонкими монетами — и закрутится мир вокруг боярина. И принесет ему на блюдечке всё, что тот пожелает. Вот она — истинная власть. Повыше власти княжьей, ибо, как пожелает Блуд, так и сделают славные княжьи вой.

Но князю о том знать не надобно. Обидится.

Друзей звали Третей и Неулад. Оба были смоленскими полянами из первой сотни воеводы Путяты. Оба недавно стали опоясанными гриднями. Путята их и опоясал, потому что знал обоих еще детскими [3]и в преданности не сомневался. Опоясанный гридень — это великое достоинство. И немалая слава. Вот только ничего истинно достойного Третей с Неуладом свершить еще не успели. И деяний славных за ними пока не числилось. Ни побед, ни богатой добычи. А потому были Третей с Неуладом, как какие-нибудь ни бедные Полянские смерды. Оно, конечно, смерды не кормились с княжьего стола и не ездили на конях из княжьей конюшни, но в гаманцах [4]у гридней было пусто, как в селище после степного набега. А денег — хотелось. Потому как, что за радость в золотом поясе гридня, если не на что в корчме пива купить или девку добрую одарить цветным платочком. Девки — они к гридням добрые. Да только думают, что раз пояс золотой, то и в поясе золото звякает. А не одаришь, подумает — жадина. Такое услыхать стыдно до слез. А уж подружка обиженная вмиг всему миру о твоей скупости раззвонит, и тогда даже простые девки теремные станут от тебя шарахаться.

Словом, беда. Вот почему так охотно откликнулись Третей и Неулад, когда подступился к ним доверенный холоп знатного боярина Блуда и предложил заслужить хорошую денежку. Не какую-нибудь стопку потертых кожаных кун с черной княжьей печатью, что вошли в обиход при нынешнем князе из-за оскудения казны, а по полновесной серебряной гривне на брата.

Хотя и дело непростое. Надобно было умыкнуть из княжьего терема жёнку с дитём. Да не простую жёнку, а саму Наталию, бывшую княгиню, вдову убитого Ярополка.

Ныне, конечно, княгиня с дитём — никто. Родичей у вдовы в Киеве нет. Новый князь племянника и жену брата в род свой не принял. Живут хоть и в тереме княжьем, но в нищете и немилости. Одно слово — изгои. Хуже, чем челядь. У всякого челядина хозяин есть. Заступник. А тут — никого. И все же Наталия с младенцем — люди. Вольные. Кто над вольным надругается: умыкнет, жизни лишит или еще как-нибудь, — немалую виру заплатит. Не роду, так князю. Если о том узнают. Да узнают ли? Кому нужны вдова с младенцем, если та, хоть и бывшая княгиня, сама себе в клеть воду носит?

— Виру, если что, боярин за вас заплатит, — пообещал боярский холоп.

Но Третей с Неуладом тоже не лыком шиты и не в лапти обуты. Их вокруг пальца не обведешь. Потребовали бересту, где было б правильными резами начертано: за всё боярин сам головой отвечает, а друзья-гридни — только десница и шуйца его. Что велел — то и сделали.

Сладилось. Получили бересту. Читать они, правда, не умели. Однако были уверены, что их, кметей княжьих, обмануть не посмеют.

А через день, когда был черед друзей терем караулить, вошли Третей с Неуладом тихонько в клетушку к изгойке, связали, сунули в мешок, пригрозив, если заорет, с ней худое сделать, дитё тоже прихватили, вынесли их за ворота и сдали с рук на руки боярскому холопу, полонянку с младенцем как есть, в мешке, кинул в крытый возок с сеном и увез. А Третей с Неуладом, враз разбогатевшие, вернулись обратно в караул и до самого утра честно оберегали княжий покой от ворогов и злоумышленников.

А утром, веселые, побежали в корчму. Праздновать. Не ведая о том, какую беду навлекли на вдову Ярополка (что их, впрочем, мало беспокоило) и на самих себя, родимых (а это совсем другое дело!), поскольку Киев хоть и великий град, но — тесен, и тайное в нем часто становится явным.

Именитый боярин Блуд о последнем ведал очень хорошо, потому держать свой знатный полон в Киеве не собирался. И тем же утром, под добрым конвоем, перевез вдову с младенцем к себе в Загорское.

* * *

Ты, монашка, теперь никто, и звать тебя никак. — Блуд с похотливой улыбочкой глядел на забившуюся в угол женщину.

Эх, хороша! По Блудову приказу с нее содрали все, кроме нательной рубахи. Могли бы и рубаху содрать, но так — слаще. Лакомый, лакомый кусочек! Не зря князь-покойничек из спальни не вылезал. А теперь красавица-ромейка еще более похорошела. Личико разрумянилось, груди молоком налились, глазищи огромные, влажные — так и сияют. Блуд сглотнул слюну и подавил желание кликнуть холопов, разложить ромейку, как взятую в бою полонянку, и попользовать без долгих уговоров. Но Блуд — не степняк какой-нибудь, чтоб отменное дорогое вино залпом в глотку вливать. Такое вино смаковать надобно, малыми глоточками… Не тело это сладкое ломать- терзать, а самую душу. Подчинить себе бабу своевольную, взнуздать, как норовистую кобылу… Чтобы послушна была и ласкова. Чтоб только о том и думала, как хозяина усладить-порадовать. Чтоб страх и покорность в глазах, а ручки нежные не в кулачки сжаты были, а ласкали-лелеяли. А чтоб сбылась мечта, есть у Блуда верное средство.