Тени Шаттенбурга - Денис Луженский Страница 7

Просторный двор вмиг стал тесен: люди заполнили его, как подымающееся тесто квашню. Ругер насчитал дюжину вооруженных мужчин в кольчугах и дорожных кафтанах – оруженосцы, телохранители, слуги. И это еще не все – похоже, кто-то и за забором остался. На самом же заборе гроздьями висела шаттенбургская малышня, таращилась на невиданное зрелище.

Бросился в глаза худощавый парнишка в монашеской сутане: это, что ли, инквизитор? Не может быть, шибко молод. Прибывшие тем временем выстроились в две линии, образовав этакий короткий коридор от массивного и приземистого экипажа к крыльцу дома. Ага, вот и главные гости!

– Приветствую вас в Шаттенбурге, – сказал бургомистр, когда к крыльцу подошли два человека, непохожие друг на друга настолько, насколько могут быть несхожи меж собою люди.

Один – рослый, поджарый, в неброском, но явно дорогом тапперте из узорчатой парчи с серебряными колокольцами по подолу, узких парчовых штанах и сафьяновых сапогах. На боку меч, ножны и рукоять которого – как, впрочем, и у всех прибывших – уже охвачены толстым шнуром с восковой печатью: никому не позволено невозбранно обнажать оружие в пределах городских стен. Другой – тучный, с выбритой на макушке тонзурой, под черной уличной мантией – белая сутана с капюшоном, хоть и просторная, но не скрывающая объемистого живота. Белая сутана! И впрямь доминиканец-инквизитор! Пресвятая Богородица!

– Доброго дня и вам, господин бургомистр, – коротко кивнул поджарый. – Посланник его величества барон Ойген фон Ройц…

– … и посланник Святого престола отец Иоахим, – продолжил священник. – Вы воззвали к помощи матери нашей, святой церкви, и она откликнулась, как всегда откликается на просьбы своих добропослушных чад.

Оба высоких гостя протянули городскому главе запечатанные свинцовыми буллами свитки.

– Прошу в дом, – приняв грамоты, Ругер сделал приглашающий жест. – Почту за честь…

Барон и инквизитор переглянулись.

– Пожалуй, мы не станем злоупотреблять вашим гостеприимством, – ровным голосом сказал фон Ройц. – Мы очень устали с дороги и хотели бы поскорее расположиться на отдых. Да и час уже поздний.

– Конечно, дел у нас много, – подхватил инквизитор, – но будет уместнее начать их с рассветом дня нового.

– Что ж… – От растерянности у бургомистра даже дыхание перехватило. – Тогда… тогда я провожу вас к постоялому двору. Конечно же, к лучшему.

– Это было бы очень уместно, – сказал отец Иоахим. В его глазах, как показалось Ругеру фон Глассбаху, он прочел сочувствие. И от этого на душе у шаттенбургского головы стало совсем скверно.

* * *

– Ах, право, какая все же радость, что гости устали с дороги! Как удачно, правда, милый? – Марта погладила по плечу вернувшегося супруга. – Ведь у нас и не прибрано, и угощения бы ждать пришлось долго. Они поняли, наверное, что врасплох нас застали, потому и не стали входить. Ах, какие воспитанные люди – сразу видно, не из нашего захолустья!

Ругер хотел было доходчиво объяснить Марте, какая она дура, но только рукой махнул. Воспитанные, как же! Тут каждый, у кого хоть чуть-чуть сала в башке есть, должен понимать – от таких визитов жди только беды.

Но ничего, может, вкусив шаттенбургского гостеприимства, гости хоть немного сердцем размякнут. Чтобы определить прибывших на постой, фон Глассбах первым делом лично отправился в «Кабанчик», лучший городской кабачок, – там тебе и стол, там тебе и комнаты. Кабачок принадлежал Кунрату Хорну, человеку более чем сообразительному. Тот уже знал о приезжих и буквально с порога сообщил Ругеру, что особый ужин скоро будет готов, лучшие вина уже поднимаются из погреба, а подавать угощение будут самые миленькие служанки. Хоть на кого-то положиться можно.

Он дернул себя за короткую бороду. Стукнуло же его два месяца назад подписать то клятое прошение! Дети в лесу пропали: так редкий год кто-то не пропадает! Те двое мальцов, что прибежали в город все в слезах, конечно, наплели про какое-то чудовище небывалое… Вот именно наплели! А ему теперь расхлебывай!

Ругер без сил опустился в резное дубовое креслице, присланное сестрой аж из самого Бремена.

«Ах, Эльза, как нужно мне твое утешение!»

Прощай, мир провожающий, мир знакомый. Оставайся в покое, меняйся органично, избегай катаклизмов и катастроф. Спасибо тебе, ты был добр к путнику – принял как друг, отпустил без помехи. Быть может, когда-нибудь он еще увидит твои белые пески и алые оазисы, окунется в озера с прозрачной водой, услышит торопливый щебет существ, что строят среди бескрайних дюн башни из матового стекла. Они так торопятся жить, эти зодчие белых песков… Может, однажды еще доведется путнику тронуть прозрачные струны, подарить радушным хозяевам мелодию, сложить слова в новую песню.

Междумирье держит цепко, жадно. Хватает за руки, за полы одежды, пытается спутать ноги. Оно обжигает, не согревая, оно обманывает и ослепляет, в его объятиях стынет кровь. Оно сдирает с души, как со спелого плода, кожуру мыслей, чувств, воспоминаний. И плывут в липком, вязком, пугающе живом тумане мороки – причудливые образы, формы, обрывки памяти. Где-то среди них прячется след, едва угадывается нужная тропа…

Отпусти путника, слой промежуточный, слой-привратник. Не пугай мороками, не сбивай с пути. Забери то, что причитается тебе по праву, но не зарься на большее. Не первый день мы знакомы, и ты знаешь предел моих сил – он слишком велик для тебя.

А вот и тропа… и в конце ее – дверь.

Будь добр, мир принимающий, мир-незнакомец. Будь светел и чист, полон жизни и многообразен. Дай приют путнику, ступившему к тебе на порог, – он не злоупотребит твоим гостеприимством. Он ответит добром на добро, не оставит грязи, не принесет беды. Он лишь коснется твоей сути, посмотрит на нее, запомнит… и скоро уйдет.

* * *

О-о-ох…

Здесь утро. Раннее, тихое, безветренное, напоенное свежестью и прохладой. Колоннада деревьев вокруг маленькой, идеально круглой поляны – куда взор ни кинь, везде высятся стройные стволы, высоко над землей увенчанные пышными кронами. Лес.

И туман… Нет, не тот туман, что остался позади, – живой и хищный. Обычная утренняя дымка – влажная, прохладная. Белые пряди стелятся над землей, рваными клочьями цепляются за ветки кустов, за темный изумруд листвы, едва начинающий подергиваться золотом и пурпуром. Осень. В этом мире гостя встретила осень.

Он зажмурил глаза и вдохнул полной грудью запахи пробуждающегося леса. Пахло мокрой корой, свежей смолкой и прелью слежавшейся хвои; издалека едва заметно тянуло болотом. Жалобно скрипнуло дерево, пронеслась под густыми кронами заливистая птичья трель, где-то рядом между корней журчал ручеек. Великая Тропа! Как же похоже… на дом!

Он бережно коснулся пальцами скрипучего ствола, залюбовался растянутой между длинных зеленых игл паутиной… Рinus, pine, kiefer, pin, сосна… Одно слово, много языков. Значит, те, кто населил этот мир, многочисленны, но разобщены.