Пересмешник - Уолтер Тевис Страница 7

Я потрясен и опечален.

И они так много друг с другом разговаривают. Губы постоянно шевелятся, хоть слов и не слышно.

Вчера я лег спать с мыслью, как сильно рисковали люди, объединяясь в семьи, и первый же сегодняшний фильм это подтвердил.

На экране умирал старик. Он лежал на древней кровати у себя дома – не в больничном центре для умирающих, – и вся его семья собралась вокруг. На стене висели часы с маятником. Здесь были девочки, мальчики, мужчины, женщины, старики – больше, чем я могу сосчитать. И все они были несчастны, все плакали. А когда он умер, две девочки упали на него и беззвучно зарыдали. В ногах кровати лежала собака. Когда старик умер, она положила морду на лапы и тоже смотрела скорбно. И часы остановились.

Зрелище всех этих ненужных страданий так меня расстроило, что я бросил недосмотренный фильм и поехал в зоопарк.

Я отправился прямиком в Дом Рептилий, и девушка была там. Кроме нее, во всем большом павильоне были только два старика в серых свитерах и сандалиях; они курили травку и клевали носом над крокодилами в большом пруду посередине. Она шла с сэндвичем в руке и ни на что не смотрела.

Я по-прежнему был взбудоражен – и фильмом, и всем, что произошло с тех пор, как я начал вести дневник, – так что под влиянием порыва подошел и спросил:

– Почему ты всегда здесь?

Она резко остановилась и поглядела на меня своими загадочными, пронзительными глазами. Мне подумалось, что она сумасшедшая. Но это невозможно. Детекторы бы ее нашли и поместили в резервацию, где держали бы на джине и валиуме продленного действия. Нет, она здорова. Все, кто свободно ходит среди людей, здоровы.

– Я здесь живу, – сказала она.

Никто не живет в зоопарках. Насколько я знаю. А всю необходимую работу в зоопарках, как и во всех общественных учреждениях, выполняют роботы той или другой модели.

– Зачем? – спросил я.

Это было вторжение в личное пространство, но почему-то мне не казалось, что я нарушаю правило. Может быть, потому, что нас окружали рептилии, которые извивались и скользили за стеклом. Или из-за плотной, зеленой, мокрой на вид листвы искусственных деревьев.

– А почему нет? – спросила она и добавила: – Ты тоже тут часто бываешь.

Я покраснел:

– Правда. Я прихожу сюда, когда чувствую себя… расстроенным.

Она посмотрела на меня в упор:

– Ты не принимаешь таблетки?

– Принимаю, конечно, – сказал я. – Но все равно хожу в зоопарк.

– Ясно, – ответила она. – А я не принимаю таблеток.

Теперь уже я на нее уставился, не веря своим ушам.

– Не принимаешь таблеток?

– Пробовала. Но мне от них плохо. – Лицо ее немного смягчилось. – В смысле, меня от них тошнит.

– Но ведь против этого тоже есть таблетка? В смысле, робот-провизор может…

– Наверное. Но если от противотошнотной таблетки меня тоже стошнит?

Я не знал, правильно ли будет улыбнуться, но все равно улыбнулся. Наверное, отчасти из-за того, что был потрясен.

– Есть еще уколы… – начал я.

– Забудь, – сказала она. – Расслабься.

Затем отвернулась к вольере с игуанами. Они, как всегда, весело скакали за стеклом, словно лягушки. Девушка откусила сэндвич и начала жевать.

– И ты живешь здесь? В зоопарке? – спросил я.

– Да, – ответила она, прожевав, и откусила снова.

– А тебе не… скучно?

– Скучно, конечно.

– Тогда почему ты отсюда не уходишь?

Она посмотрела на меня так, будто не собирается отвечать. Разумеется, ей достаточно было пожать плечами и закрыть глаза; тогда мне по правилам обязательной вежливости пришлось бы оставить ее в покое. Нельзя безнаказанно посягать на индивидуализм.

Однако она все-таки решила ответить, и когда я это понял, то почувствовал признательность – сам не знаю почему.

– Я живу в зоопарке, – сказала она, – потому что нигде не работаю и мне негде жить.

Наверное, я целую минуту смотрел на нее в упор. Потом спросил:

– Почему ты не выключилась?

– Я попробовала. По меньшей мере два желтых прожила в резервации для выключенных. Пока меня не начало тошнить от травы и таблеток.

Конечно, я слышал про траву в резервациях для выключенных: ее выращивает автоматическое оборудование на огромных полях, и считается, что она невероятно сильная. Чего я не слышал, так это чтобы кого-нибудь от нее тошнило.

– Но когда ты включилась обратно… тебе ведь должны были дать работу?

– Я не включалась.

– Ты не…

– Ага.

Она сунула в рот остатки сэндвича и принялась жевать, глядя не на меня, а на клетку с игуанами. Мгновение я ощущал не растерянность, а злость. Безмозглые скачущие игуаны!

И тут же подумал: «Надо о ней сообщить». Но я знал, что не сообщу. О групповом самосожжении я тоже должен был сообщить. Как всякий ответственный гражданин. Но не сообщил. И другие, думаю, тоже. Я вообще не слышал, чтобы кто-нибудь о ком-нибудь сообщал.

Закончив жевать, она снова повернулась ко мне:

– Я просто выбралась из спального корпуса ночью и пришла сюда. Никто не заметил.

– А как же ты живешь? – спросил я.

– Очень просто. – Ее взгляд утратил часть своей пронзительности. – Например, перед зданием есть автомат для продажи сэндвичей. В который вставляешь кредитную карточку. Каждое утро серворобот наполняет его свежими сэндвичами. Придя сюда полжелтого назад, я обнаружила, что робот всегда приносит на пять сэндвичей больше, чем влезает в автомат. Он недоумок, поэтому просто стоит, держа пять лишних сэндвичей. Я их у него забираю. Ими и питаюсь в течение дня. А пью из фонтана.

– И не работаешь?

Она посмотрела на меня:

– Ты знаешь, как сейчас с работой. Им приходится деактивировать роботов, чтобы придумать, за что платить нам.

Я знал, что она права. Наверное, все это знали, только никто не говорил вслух.

– Ты могла бы заняться цветоводством…

– Я не люблю сажать цветы, – ответила она.

Я отошел и сел на скамейку рядом с питоньей клеткой. Старики ушли, мы с девушкой остались вдвоем. Я на нее не смотрел.

– Чем ты занимаешься? – спросил я. – Что делаешь, когда тебе скучно? Здесь нет телевизора. В увеселительные заведения без кредитки не попадешь. А если у тебя нет работы, то нет и кредитки.

Девушка не отвечала целую минуту, и я уже думал, что она не услышала вопроса. Но тут раздались шаги, и она села рядом со мной.