Фреон - Сергей Клочков Страница 70

А от этих порядков население не от Зоны подальше уходило, а напротив — к Периметру жалось. Наверное, потому, что мертвые эти земли кормили бывших колхозников гораздо лучше, чем самый плодородный чернозём, а заработок вчерашнего учителя или инженера в маленьком местном селе во много раз превосходил те деньги, что они смогли бы заработать даже в крупном городе. Официально Третья катастрофа унесла жизни семнадцати тысяч человек, как постоянно живших вокруг старого Периметра, так и командированных сюда военных, учёных, рабочих. Но это официально, для прессы. Неофициально — конечно, намного больше. Народу уже в две тысячи шестом было море, все от Зоны так или иначе кормились. И в Ветлицах не семьсот жителей погибло, а как минимум два раза по столько. Лихо, балабол известный, как-то вывез в Баре, что Зона, стерва, прежде чем полыхнуть в седьмом году, специально побольше народу вокруг себя собрала, подманила рублём. Волей-неволей после такого «долговцам» верить начнёшь.

Посёлок как на ладони. Так хорошо сохранился, что даже признаков запустения не увидишь: улицы почти чистые, в домах все стёкла целые, возле сельпо «Волга» белая стоит на спущенных шинах. Огороды, сады, дровяники… нормальное село, даже вполне себе современное — рядок благоустроенных трёхэтажек под двускатными крышами из оцинковки. Детская площадка есть, школа, вдалеке элеватор виднеется и труба кирпичного заводика, ещё дальше, в сизой такой дымке, жёлтая песчаная гора карьера, обзор с сосны хороший. Тополя и вязы без листьев, мёртвые почти все, однако не сразу это и заметно, можно и на позднюю осень списать или весну. Кора-то с них не слезает, и ветров сильных в Зоне нет, ветки они не ломают. Зимы, снега здесь тоже нет, потому, наверное, как было здесь всё до Зоны, так, считай, и осталось. Единственно, что сразу в глаза бросается, — на всех столбах вдоль главной улицы изоляторов не видно под лохмотьями мягкой чёрной ваты, отдельные клочья и на проводах висят. А так из странностей больше ничего не видно, но что людей давно в посёлке нет, понятно: на огородах бурьян по грудь, жёлтый какой-то, болезненный, да торчат ещё во дворах высокие борщевики, уже засохшие по осени. Тихо там всё, спокойно… даже вроде «вату» на столбах ветром не шевелит. Этот посёлок под утро накрыло, в четвёртом часу, сразу после вспышки. Шансов ни у кого не было, понятное дело… и потому не хочу я в дома заходить. Знаю уже, что там будет. Зона ведь, тварь, иногда и умереть по-человечески не даст.

— Эй, Фреон! Решил корни вспомнить? — окликнул снизу Фельдшер.

— В смысле?

— Ну, то, что ты на дерево залез. Зов предков, я так понимаю? Учти, дружище, ежели хвост отрастёт, перед «долговцами» сам отдуваться будешь. Да и, к сведению, на сосне бананы не растут.

— Да ну тебя на фиг. Балабол. — Я отмахнулся и снова поднёс к глазам бинокль. Не хочу я идти туда. Просто не хочу. Как будто не пускает что-то.

— Слушай, ну что ты там высмотришь? Давай уже слезай. Обед остынет.

— Вот что, уважаемый. Сделай-ка ревизию припасов, что у вас остались. Я-то, считай, пустой после того самого обмена. Продукты надо беречь.

Фельдшер кивнул и начал выкладывать из рюкзаков банки и запайки с сухарями.

— Короче, ежели экономно, то на три дня. — «Свободовец» негромко присвистнул.

— Вот-вот. Нам три дня только обратно пилить, если проход не найдём. А если найдём, то можем неделю в подземельях лазить, уж поверь. Сколько банок подогрел?

— Ну, на всех три. Мутанты отказались.

— Мутант нехорошее слово. Доктор говорил — оно неправильное. — Пенка отвлеклась от рассматривания огня. — Я не мутировала. Я родилась вместе с Зоной. До Зоны меня совсем не было.

— А как же вас тогда называть?

— Я не знаю. Но мне слово не нравится. Есть похожие слова — другой, иной, чужой. Мутант — это слепой пёс, это тушкан, это плоть. Нет разума, нет обиды. Их называйте. Я не мутант. Не люблю это слово. Ваши мысли говорят мутант со злом. Мутант — чёрный, плохой, грязный, мутант урод. Мне не нравится.

— О… так ты ещё и мысли слышишь? — Фельдшер откашлялся, потёр нос. — Эм… м-да. Если что, извини.

— Я слышу мысли, которые вы думаете громко. Другие не слышу. У вас много мыслей. Они текут всегда. Они перебивают друг друга. Они очень сильно… сильно делают похоже на этот дым от костра. Вот так, — Пенка энергично покрутила рукой в воздухе. — Даже когда спите. Я бы не смогла. Я бы потеряла разум, если минуту думала так, как люди. Как вы. Это очень трудно. Это больно.

— Ага… интересно. — «Свободовец» выглядел озадаченным и даже немного виноватым. — Значит, консерву точно не будешь?

— Нет. Они для вас. Я сама могу найти еду. Скоро.

Пенка легко поднялась, осмотрелась, приложила ладони к буграм у высокого белого лба. Мне тут же немного заложило уши, Ересь выдохнул «фигасе» и начал тереть виски. Ничего не почувствовал, похоже, один только Фельдшер — он просто пожал плечами, прислонился спиной к стволу сосны и начал уплетать горячую фасоль с мясом.

— Да. Нельзя было здесь. На дерево все лезьте. Быстро. — Пенка сказала это спокойно, не повышая голоса, но Ересь и «фримен» сориентировались в момент. И полминуты не прошло, как они сидели на ветках рядом со мной.

— Что там?

— Там плохо. — Пенка поднялась и отошла от костра. — Сидите крепко. Я буду говорить.

То, что «там плохо», я понял очень быстро. По рукам и ногам разлилось онемение, словно я умудрился отсидеть их все и сразу. Ладони уже не чувствовали коры, и я вцепился в дерево ещё крепче, так, чтобы не свалиться, когда руки перестанут слушаться. В ушах начал медленно нарастать тонкий противный писк. Попали, называется. Шелестя по веткам, вниз полетел автомат Фельдшера, и тот выругался заплетающимся языком.

Сначала показались собаки — десятка два крупных слепышей-альбиносов. Видимо, мощный попался контролёр, если подчинил таких псов, не каждый пси-мутант может с ними справиться. Подняв своих собак и тушканов, Пенка смело пошла навстречу альбиносам. В этот момент я и увидел контролёра, державшегося чуть поодаль от своей стаи.

Здоровенный, матёрый мутант… голова не просто крупная, а огромная, даже как будто в стороны раздалась большими неровными буграми, и морда вся под какой-то чёрно-фиолетовой опухолью, даже глаз не видно, только торчат из вздутых дёсен полтора десятка широких жёлтых зубов, да ещё угадывается съехавший на сторону мясистый нос. Идёт, дёргается, плечами мерно вздрагивает и что-то бормочет шепеляво. И то ли грязными бинтами обмотался, то ли шкура полосами слезает, непонятно. В ушах у меня пищит, руки уже совсем не слушаются… ох, погано вот так в Зоне встретиться с контролёром. Хуже этого, наверное, ничего не бывает. Таких тварей только большим отрядом брать можно, и то не факт, что справишься. А ежели в чистом поле или, того хуже, в каком-нибудь коридоре натолкнёшься, то, считай, гарантированный труп, да не простой, а ходячий. И, что самое паршивое, сознание никуда не уходит, и слышишь ты, и видишь всё чётко, понимаешь, что с тобой происходит, — только тело не слушается. Точнее, слушается, да только не тебя. Вот и Ересь что-то попытался сказать, но только жалобно замычал сквозь сжатые зубы.