Золотое солнце - Наталия Мазова Страница 71

К тому же знание о том, что все мы — творения Единого, каким бы он ни был, никак не помогало мне разобраться с моей причастностью и тем, что я творила с ее помощью. Единственное, что я уяснила, причем без всякой помощи общины, — это то, что приемы научной магии из книг только мешают свободному потоку льющейся сквозь меня энергии. Однако, судя по тому, что этот поток мог изливаться отнюдь не через каждого встречного, дело было не только в нем, но и в каких-то лично моих особенностях. Но к пониманию того, каких именно и что с этими особенностями делать, я не приблизилась ни на волос.

В конце концов мне пришла в голову мысль затащить на собрание общины Малабарку. Я знала, что занятия с наемниками вообще не оставляют ему свободного времени, порой похищая даже стражу-другую от сна, — но до сих пор нам все удавалось именно тогда, когда мы действовали сообща. Я верила, что этот довод будет для него достаточно убедительным, чтобы пожертвовать одну ночь на исполнение моей просьбы.

Я заранее знала, и Малабарку предупредила, что Мартиал и другой проповедник, Антоний, скорее всего не пустят его за каменный стол, а оставят ждать на скамьях по ту сторону прохода, где обычно сидят так называемые «полубратья» — те, для кого еще не кончился испытательный срок. Я-то, как заведомо отмеченная Единым, не сидела на этой скамье ни дня, но обычно срок определялся от луны до года, и лишь после этого следовал обряд «отмечания звездой», после которого человек получал право именовать себя одним из Истинных детей Божиих. Кстати, я и обряду этому тоже не подвергалась: Мартиал и Антоний не были уверены, есть ли у них вообще право что-то мне давать, или я настолько выше их со своей причастностью, что им меня с земли рукою не достать... Не важно и еще раз не важно.

Важно было лишь то, что, когда я уходила в зал для собраний вместе с остальными, во взгляде Малабарки сквозило откровенное раздражение. Не на меня, разумеется — я достаточно четко объяснила ему, чего хочу: не переубедить Мартиала, не одержать над ним победу в споре, а всего лишь попробовать повернуть наши бесконечные препирательства несколько иным боком и, может быть, хоть так понять нечто, до сих пор ускользавшее от меня.

Нет, злился Малабарка не на меня, а на все это пещерное действо вообще. «Поганые атсал!» — читала я на его лице так же ясно, как в кодексе. И была с этим совершенно согласна: поганые или нет, не мне судить, но вот что «атсал» — двух мнений быть не могло. Подменять суть формой, ставить на одну доску доброе дело и совместное моление за круглым столом, высеченным из цельной глыбы камня... Почему-то я не могла избавиться от ощущения, что на таком столе хорошо насиловать девственниц в сугубо некромантических целях, а не пить за ним кисловатое вино, заедая плохо пропеченными лепешками, и не соединяться руками в кольцо, распевая гимны — столь же самодельные, как и лепешки.

Все сегодня текло мимо меня, даже проповеди Антония — сегодня была его очередь — я почти не слышала. Главное было впереди.

После моления некоторые из членов общины сразу двинулись к выходу, но большинство вместе со мной, Мартиалом и Антонием направилось к месту «полубратьев». Похоже, слух о предстоящем диспуте каким-то образом проник в народ...

— Слышал я, что есть среди вас некий молодой человек, еще не ведающий о том, кто есть Бог Единый, но жаждущий узнать это, — первым заговорил Мартиал, не дав Малабарке обратиться к нему и полностью подтвердив мою догадку о разошедшемся слухе. Малабарка, чуть усмехнувшись на обращение «молодой человек», коротко кивнул.

— Бог сей — Творец всего сущего, а потому единственный заслуживает поклонения и почитания, — начал излагать Мартиал то, что я слышала уже неоднократно. Даже, кажется, с той же самой интонацией. — Когда-то так оно и было, ибо все люди были одним народом и знали одного бога — истинного. Но после людей стало много, и к тому же погрязли они во грехе, так что одни назвали себя Империей, другие — Имланом, третьи — Ожерельем Городов, иные же гарбалами, или морским народом. И каждый сочинил богов себе под стать, частью из вымыслов и заблуждений, частью из деяний вождей и героев, частью же из перевранной памяти о своем Творце. И повели с этими богами дела, как торговцы на ярмарке, надеясь богатым приношением купить себе блага, ибо пожертвовать храму овцу не в пример проще, чем соблюдать законы, данные Творцом, и вести праведную жизнь. Но един бог, и гневается, видя погрязших в пороке людей, и ни золотом, ни каменьями не откупиться грешнику от гнева его...

— Извини, что перебиваю, почтенный Мартиал, — прервала я его словоизвержение, — правильно ли я поняла, что у каждого народа среди богов есть кто-то, кто на самом деле — Творец?

— Искаженный и полузабытый образ Творца, — поправил меня Мартиал с непередаваемой важностью. — Часто его зовут отцом всех богов либо старым богом, правившим землей до прихода молодых. Но поскольку каждый народ происходит от тех, кто когда-то поклонялся Единому, образ его есть у всех. Здесь, в Империи, его чтят как Громовержца, у гарбалов он зовется Тиваром, Иткалем в Имлане, у вольного же народа, насколько я помню, Нергашем...

— Эгхм! — не выдержал Малабарка. Мы быстро переглянулись с ним, как уже не раз делали, ища друг у друга подтверждения: ты тоже подумал то самое, что и я? Прах побери, так откровенно Мартиал не проговаривался ни разу...

— В таком случае кто является образом Творца на моей родине? — Только человек, близко знающий меня, смог бы понять, сколько откровенной издевки вложила я в этот свой вопрос. — Ула-Лоам, уж прости, не дотягивает, а других богов-мужчин там не чтят.

— Это достаточно сложный вопрос... — начал было Мартиал, но тут его перебил Антоний:

— Просто вы, лунные, далее всех отстали от правильной веры! Женщины у вас правят, вот вы и решили, что не отец, а мать — первопричина всего, и назвали Творца Матерью Луной.

Тут я, не выдержав, расхохоталась так, как не смеялась уже очень и очень давно. Малабарка подождал, пока я отсмеюсь, а затем бросил коротко и презрительно:

— Я мало знаю о нем. Но вы — не знаете ничего. Ни к чему было приходить сюда.

Как и следовало ожидать, Антоний от таких слов тут же взвился, как сигнальный флаг над мачтой корабля. Как же, ему, всегда и везде Знающему, Как Надо, вдруг швырнули в лицо такое оскорбление!

— Ты, варвар и невежда, смеешь говорить такое нам, людям, свято исполняющим данный им закон!

— У него, может быть, и есть закон, — с той же презрительной четкостью отозвался Малабарка. — Только я не вижу, чтобы вы его знали,

— Как же мы его не знаем, если вся наша жизнь подчинена ему одному! Заповедано Богом-Творцом: не убивай, не стяжай земного богатства, помогай убогим, слушайся старших, не предавайся разврату, а главное — чти имя его и ни к работе, ни к трапезе не приступай без молитвы. Только так спасен будешь. Тех же, кто не чтит сих заповедей, да еще хулит Истинных детей Божиих, ждет за смертью мука страшнее имланских пыток, страшнее гибели в огне, ибо нет грозы грознее, чем божий гнев!

Малабарка дал ему выговориться. А потом произнес медленно: