Русич. Молния Баязида - Андрей Посняков Страница 73

– Идите за мной, скомороше, – покормив собак, поманил сватов старик.

– Да какие мы тебе… – начал было Лукьян, однако Раничев вдруг крепко наступил ему на ногу и шепнул:

– Помолчи-ка, парень… Чую, неладное что-то тут делается.

Михряй тоже кивнул:

– И я чую.

– Вот и проясним ситуацию, прежде чем сватать, – улыбнулся Иван. – Мало ли что? Сдается мне, здесь одна моя старая знакомая верховодит… Эх, лицо б чем закрыть.

Слуга недовольно посмотрел на них с крыльца:

– Долго еще лясы точить будете? Забыли – хозяйка ждать не привыкла.

Раничев улыбнулся:

– Идем уже, старче, идем.

Поднявшись по высоким ступенькам крыльца, они миновали сени и очутились в просторной горнице с небольшими оконцами и печью – людской. Вдоль стен стояли лавки и длинные сундуки. На лавках что-то лежало. Что-то знакомое… Раничев подошел ближе и хмыкнул, увидев перед собой аккуратно разложенные инструменты – гудок с гуслями, свирель, бубны. Рядом с инструментами лежали скоморошьи «личины» – маски.

Обернувшись, Раничев подмигнул своим:

– Надевайте… Кто из вас играть на чем умеет?

– На свирели немного могу, – кивнул Михряй. – Помню, в позапрошлое лето коров у батюшки пас – там и научился.

– А ты, Лукьяне?

– А я ни на чем…

– Жаль… Ладно, будешь на бубне – тут много ума не надо.

– Ох, – Лукьян вздохнул и искоса посмотрел на Раничева. – Боюсь, Иване Петрович, ввязываемся мы в такое дело, которое учеными словами называется – авантюра.

Иван расхохотался:

– А мы с тобой и в корчме в авантюру ввязались! Уж там-то куда как опаснее было… Ну, выбрали себе личины?

Сняв верхнюю одежду – в горнице было жарко натоплено, – гости надели маски. Раничев взял под мышку гусли, подошел к внутренней двери, толкнул… Отлетевший в сторону старик схватился за ухо и скривился. А и поделом – не подслушивай.

– Идите, – потерев ухо, как ни в чем не бывало кивнул слуга. – Ждут… Чего втроем сегодня – Василий что, приболел?

– Приболел, – односложно отозвался Раничев. – На дворе-то чай, не травень. Морозно!

Ничего не ответив, старик провел гостей крытыми переходами на второй этаж, и остановившись перед роскошной, украшенной резьбою и позолотой дверью, постучал.

– Ну? – послышался из-за двери требовательный девичий голос. – Явились наконец скоморохи?

– Пришли.

– Так какого рожна медлят?

Слуга обернулся и с поклоном распахнул дверь:

– Входите!

Гости вошли, оказавшись в просторных покоях с затянутыми плотными бархатными занавесками окнами. Было жарко, пахло миррой и каким-то сладковатым дымком, тускло горели свечи. Весь пол устилал широкий ворсистый ковер, напротив входа, перед широкой портьерой, возвышалось широкое, устланное медвежьей шкурой ложе, на котором томно разлеглись две девушки – светловолосая, с большой грудью, Таисья и синеглазая темненькая Матрена. На Таисье красовался богатый синий сарафан, под которым, похоже, ничего больше не было – томно белели бесстыдно обнаженные плечи. Такой же сарафан – только ярко-алый, с золотым узорочьем – был и на хозяйке дома, молодой вдовице Матрене, и тоже – только он один. Смуглая рука девушки покоилась на плече подруги, левая лямка соскочила, обнажив маленькую крепкую грудь с коричневым острым соском. Иван усмехнулся под маской, услышав, как парни громко сглотнули слюну.

– Ну, наконец-то явились, – посмотрев на скоморохов, язвительно усмехнулась Матрена. – Чего втроем сегодня?

– Василий, вишь, приболел.

– Меньше пить надо! Ладно, давайте, зачинайте… Сегодня не с плясовой начнем – былину пойте.

Вот те раз! – озадачился Раничев. Былину! Попробуй-ка, спой, ежели не знаешь, это ж вам не блюз. Придется выкручиваться…

Иван нисколечко не волновался – ценил себя, как музыканта – да, тем более, чего волноваться-то? Они – трое здоровых, могущих за себя постоять мужиков – против двух субтильных экзальтированных дамочек? Таисья, правда, представляла вполне определенную опасность – уж, кто-кто, а Раничев это хорошо знал, было дело – едва не убила. Крови Таисья не боялась, могла и нож метнуть со всей меткостью. Вот ее-то и следовало, в случае обострения обстановки, вывести из строя первым делом, не убивать, конечно, лучше всего – сломать руку. Хотя, наверное, до этого не дойдет, по крайней мере, хочется верить.

– Былину, говорите? – усевшись на лавку, Раничев примостил на колени гусли – хорошие, из качественно высушенного и проклеенного клена – и задумчиво тронул пальцами струны:

Там, где клен шумит

Над речной волной…

Девки слушали, затаив дыхания, прослезились даже. Примерно на середине песни, Таисья неожиданно встала и громко хлопнула в ладоши. Портьера зашевелилась, раздернулась, и в горницу, покачивая бедрами, вошли – вплыли – три обнаженные девы – красавицы с узкими степными глазами. Каждая несла на плече серебряный кувшин.

– Ставьте сюда, – распорядилась Таисья – похоже, она сейчас была здесь за главную.

Девы, поклонясь, ловко опустили кувшины на ковер и, раскачиваясь, уселись рядом.

Таисья ловко наполнила стоявшие за ложем кубки, один протянула Матрене:

– Пей, сестрица, пей, веселись!

Черт побери! Она что же, отравить вдовицу собралась? Раничев четко заметил, как Таисья, отвернувшись, ловко повернула камень на одном из украшающих пальцы перстней, незаметно сыпанув в кубок какого-то зелья. Нет, не должна бы травить – эвон, свидетелей-то сколько, не полная же она дура, в конце-то концов. Тогда зачем? Ладно, посмотрим, что дальше будет.

А дальше становилось еще интереснее! Таисья, заказав плясовую, – Раничев тут же послушно заиграл «Roll Over Betthoven» – зашлась вместе с раскосыми девами в истерическом зажигательном танце.

– Давай, давай, скомороше, – хлебнув из кубка, махнула рукой музыкантам. Раничев старался, наяривал, да и ребята молодцы, не подкачали – Михряй наигрывал на свирели – куда там Андерсону из «Джетро Талл», да и Лукьян лихо молотил в свой бубен – старались, любо-дорого посмотреть, хоть сейчас куда-нибудь в Вудсток или там, в Роскилле.

Кружась, Таисья сбросила с себя сарафан, засверкала бесстыдным телом, обнимая степнянок.

Матрена же совсем разомлела, улеглась на ложе, раскинув в стороны руки. Таисья подбежала к ней, мигнула танцовщицам – те прилегли рядом, покрывая поцелуями обнажившуюся Матренину грудь. Вдовица изогнулась и застонала – Таисья осторожно стащила с нее сарафан, обнажив смуглое тонкое тело, налегла сверху, целуя в губы…

А лжескоморохи все играли, не останавливаясь, смотрели, как извивались на ложе девичьи тела, все быстрее и сладострастней…