Завтра я стану тобой  - Мария Бородина Страница 8

– У него боли, – проговорил мальчик из своего угла.

– Госпожа Хамовски уже выписывала господину Оскару обезболивающие настойки? – поинтересовалась я. – Жгучий перец, боль-траву?

– Жрица Альтеррони, – женщина умоляюще взглянула на меня и отвернулась к окну, словно стесняясь своих слёз. – Боль-трава не помогает Оскару. Вот уже второй день она не облегчает боли. А сегодня у него раздуло живот. Я слышала…

– Что?

– Я слышала, что именно ваш Поток направлен на долгое облегчение сложных болей, – женщина закрыла лицо руками. – Простите, простите нас за беспокойство, жрица Альтеррони, но Оскар не может больше терпеть. Сможете ли вы ему помочь?

Сказать, что я изумилась, значит не сказать ничего. Врождённое заклятие моего Потока казалось мне абсолютно бесполезным в работе. Занемогшие с острой болью обычно посылали за жреческим активом, а не шли в амбулаторию. Иногда, правда, меня просили облегчить зубную боль, пока помощники по частям вырывали чьи-то разрушенные зубы, и это была единственная область применения моего дара. Для остальных видов болей существовали базовые заклятия, которыми в той или иной мере владела каждая жрица, закончившая Академию.

Я никогда не считала, что Покровители наделили меня чем-то особенным. И завидовала уникальным врождённым заклятиям моих коллег… До того, как положила ладони на вспотевшее тело Оскара и призвала свой Поток.

Знакомое головокружение смазало краски. Руки задрожали. Золотые нити, переплетаясь паутиной, заскользили по коже Оскара. Унимая чужую боль, главное – не перетянуть её себе. Когда моя непосвящённая сестрица, не обученная в Наставне азам защиты, тайком использовала магию на дворовых кошках, у неё получалось именно так.

– Мне намного лучше, – выдавил Оскар. – Я уже не чувствую боли.

– Ещё минутку, – попросила я. – Нужно закрепить результат.

Я закрутила энергетические потоки спиралью и послала их вдоль позвоночника. Жёлтые нити просветили тело занемогшего насквозь, словно пропитав его мёдом. Жрица Хамовски была права. Щупальца чёрного недуга везде: в лёгких, в печени, в брюшной полости.

– Посмотрите, – я показала на чёрную дыру, сформированную энергетическими нитями. – Это – основной узел. Он пережимает кишку. Болей не будет сутки, но причина останется. К сожалению, я не в силах ему помочь.

– Нам ничего не нужно, – выдохнула женщина. – Лишь бы этой боли не было.

В наших краях чёрный недуг считался неизлечимым. Редкие жрицы Девятого Холма могли приостанавливать его, но защита в этих случаях не помогала. Это всегда сказывалось на их здоровье. Да и, к тому же, спустя несколько недель, хворь начинала цвести снова и пускала новые щупальца.

– Обрываю нити, – произнесла я, когда на щеках Оскара проступил лёгкий румянец.

Жёлтые нити стеклись в одну точку, сжались в комок и, загоревшись яркой вспышкой, растаяли в воздухе. Сандалово-ванильное амбре взлетело под потолок, пропитав комнату.

– Вот и всё, – я опустила руки.

– А теперь я помогу вам, – отозвалась хозяйка дома. – Даже не возражайте.

Я услышала знакомые слова ключа, слетающие с её уст. Женщина попятилась к окну, вытянула руки, и потоки горячего воздуха окутали меня, щекоча кожу. Удивительно, но они не вздыбливали волосы и не колыхали складки юбки: просто проникали сквозь меня, не встречая препятствий. Однако влага с кожи и одежды стремительно испарялась. Ко мне возвращалось удивительное ощущение комфорта и уюта, смытое дождём.

Через три минуты волосы и платье уже были сухими. Оставалась лишь одна нерешённая проблема: грязное пятно на юбке. Впрочем, теперь она казалась не столь важной. Некоторые неприятности можно оставить на потом.

Уходя, я долго слушала благодарности. И думала о том, какими разными бывают люди и как их ломают обстоятельства. Я ненадолго оставила Ленор, не пожелав потакать её капризам, и тут же поймала проклятья в спину. А за двадцать четыре спокойных часа для незнакомого занемогшего, после которых боль неизбежно вернётся, получила уйму добрых слов, да ещё и помощь.

Когда я вышла на аллею перед Храмом, темнота уже наводнила улицы. Беззвёздное небо опрокинулось на город, как синее шерстяное покрывало. Дождь, наконец, успокоился: теперь лишь редкие капли падали вниз, оставаясь кругами на лужах.

Дежурство закончилось. Я шла домой, волоча неожиданно отяжелевший чемоданчик. И надеялась, что завтра будет лучше, чем сегодня.

– Где ты пропадала весь день? – врезалось в уши, едва я перешагнула порог.

Я застыла в дверях, не в силах даже поднять взор на мужа. Йозеф коротал время в раскладном кресле у растопленного камина, вытянув ноги в полосатых вязаных носках. Он, как всегда, не удосужился ни отпереть калитку, ни взять мои вещи, ни принять вертикальное положение.

– Я?! – сорвалось с губ.

– Ты, Сирилла, – Йозеф лениво повернул голову, но так и не поднялся с кресла. Его щёки, заросшие щетиной, залоснились в свете открытого огня. – Не я же.

Я скинула у порога искорёженную обувь. Кажется, туфли после сегодняшнего приключения отправятся на помойку. Прошла в гостиную, протопав по дощатому полу, и бросила чемоданчик на диван. Отчитываться перед Йозефом не было ни малейшего желания. Мы давно уже не только не делились личными переживаниями, но и не спали в одной постели.

– Сирилла, – монотонно повторил Йозеф, запахивая полы халата. – Я тебя спрашиваю.

– Как будто бы не знал, что я дежурю сегодня, – бросила я в пустоту, накалённую раздражением и свечными огнями.

– Бедненькая. Устала, должно быть. И проголодалась, – в голосе моего мужа, однако, не слышалось и капли сочувствия. – Я тоже голоден, Сирилла. Переоденься и приготовь поесть. Мы хотя бы поужинаем вместе.

– Я с ног валюсь, Йозеф, – отрезала я. – Не до еды мне. Почему ты сам не мог что-нибудь сообразить?

– Кухня – женское дело. Не заставляй меня умирать с голоду и заниматься тем, чем я не должен.

Запах оплавленного воска неожиданно стал явственным и острым. Я зыркнула через плечо. Два круглых карих глаза, выглядывающие из-под длинной чёлки, держали меня в фокусе. Этот взор подтверждал, что Йозеф будет биться за свою точку зрения до последнего.

Имеет ли смысл противоречить ему сейчас, когда у меня нет сил даже перекусить? Ведь спор будет бесполезен. Я никогда не добьюсь от мужа ни понимания, ни заботы, ни желания разделить мою нелёгкую долю. Даже вечером, после субботнего дежурства, когда вымотана до предела и не держусь на ногах.

Когда хочешь изменить то, над чем не властен, приходит ярость. Вливается в кровь огненным потоком, ошпаривает виски, стучит в голове частыми ударами пульса. И занавешивает глаза чёрным. Да так, что за этой пеленой не видишь ни того доброго, что было, ни других, ни себя.