Алмаз. Апокриф от московских - Татьяна Ставицкая Страница 8

Чем бы ни занимался человек, живущий на юге африканского континента, он обязательно втайне мечтает найти золотой самородок или крупный алмаз.

Та январская ночь принесла вожделенную прохладу, но не тишину. Напротив, ночь была напитана разноголосицей саванны и как всегда обманчивым одиночеством под высоким звездным небом, шатром покрывающим от края до края Трансвааль. Непроницаемая мгла затянула рудник «Премьер» Главной алмазной компании горной промышленности, на котором копошились весь день рудокопы.

Прошло десять лет с тех пор, как в конце декабря 1895 года вооруженный отряд англичан, принадлежавший частной британской горнорудной компании, во главе с неким Джеймсоном под предлогом угнетенного положения своих соотечественников в Южно-Африканской Республике пересек границу Трансвааля со стороны Родезии с целью захвата золотодобывающего района. Кто бы усомнился в истинных намерениях освободителей угнетенных?! Несмотря на то что через несколько дней отряд попал в засаду и был вынужден сдаться, это событие и послужило началом войны, навсегда изменившей историю клочка земной тверди, нашпигованного золотом и алмазами.

Январь – самый жаркий в этих краях месяц – подходил к концу. Горный мастер Фредерик Уэллс – крепыш невысокого роста, разменявший пятый десяток, был человеком усердным, скрупулезным и азартным, как все старатели. Покончив в одиночестве с ужином, мастер расстегнул ставший тесным жилет и выкурил трубку. Что-то беспокоило его с самого утра: то ли сон, в котором он следовал за солнечным лучом, то ли неясное предчувствие. Сняв со стены фонарь, мастер отправился на рудник. Под его высокими шнурованными ботинками поскрипывала порода, свет фонаря выхватывал фрагменты стены штрека. Подняв фонарь, Уэллс зажмурился от внезапного яркого луча, полыхнувшего высоко над головой. Бутылка? Донышко банки? Мастер скрестил пальцы. Добравшись до объекта, Уэллс прикоснулся к нему ладонью и почувствовал холод камня.

Он давно работал на приисках, но каждый раз испытывал волнение при встрече с камнем. И чем большим по размеру был кристалл, тем сильнее он волновал Фредерика, что, впрочем, неудивительно. А теперь его пальцы даже не чувствовали краев минерала. Он ощутил участившееся сердцебиение и закурил, чтобы успокоиться. Устроившись поудобней, мастер принялся аккуратно выбирать пальцами мягкую породу. По мере того как под руками вырисовывались контуры камня, выявляя его размеры, все невероятней казалась мастеру его находка. Уэллс не был добрым католиком, как и добрым протестантом, и о боге вспоминал лишь в самые тяжелые минуты. Тогда он просил у бога прощения и немножко помощи. Его бог оказался необидчивым и поздним душным южноафриканским вечером вывалил мастеру на колени самый большой алмаз из тех, что когда-либо удавалось найти человеку в недрах Земли.

В конторе приемщики алмазов играли в кости, хотя начальство не одобряло такой досуг. Увидев принесенный Уэллсом более чем полукилограммовый камень, приемщики подняли мастера на смех. Расстроенный, он вышел из конторы и выбросил камень в отвал. Потом спохватился, нашел его и утром отдал экспертам. С этого момента имя Фредерика Уэллса стало спутником имени сэра Томаса Куллинана, владельца алмазной шахты. Этих двух почтенных джентльменов связал камень – самый крупный алмаз, найденный за всю историю человечества, – алмаз «Куллинан» весом 3 106,75 карата (621,35 г).

В тот же знаменательный день, который впоследствии нашел свое место в энциклопедиях по причине обретения человечеством удивительного алмаза, в Москве случилось некое происшествие, оставшееся совершенно незамеченным широкой публикой. С утра бывший сокольничий царя Алексея Михайловича, а ныне верный дружок господина Углицкого – Бобрище вышел в заснеженный парк и обнаружил неподалеку от дома дохлого медведя. Было бы излишне самонадеянным утверждать, что никогда ранее медведи не дохли. Дохли конечно же. Но данный медведь сдох, на взгляд сокольничего, как-то уж очень показательно. Прямо-таки неспроста сдох – именно здесь, посреди Москвы. Поскольку всем известно, до какой степени суеверны бывают охотники, то неудивительно, что Бобрище отнес встретившегося ему медведя на свой счет. Страшно обеспокоенный, он поспешил к своему приятелю, дабы развеять мрачные подозрения или же утвердиться в оных.

Уар пребывал в расстроенных чувствах по причине внезапной и необъяснимой холодности этуали и встретил друга вконец разбитым хандрой. Заметив подавленное состояние сокольничего, он произнес:

– Когда тебе плохо, приходи ко мне и тогда поймешь, что не одному тебе.

Но сокольничий, погруженный в собственные тревожные думы, вникать еще в чьи-либо не был расположен. Чтобы не пугать друга, начал издалека:

– Лежишь, да? Гулять не выходил? А некоторые выходят, – сказал он со значением.

– Пусть их, некоторых… – ответил друг, рассматривая вычурный фриз под потолком. – Что мне за дело до некоторых?

– Вот тебе, стало быть, нет никакого дела до некоторых, которые тебе очень даже близкими приходятся, а между тем с ними разные происшествия случаются.

– Да не темни ты! – рассердился Уар. – Пришел, так говори.

– И скажу, – насупился Бобрище, задетый столь обидным невниманием и нечуткостью. – Медведя дохлого поутру встретил. Во как!

Уар посмотрел на друга с интересом и позвонил в колокольчик. Еще не утих звон, как в гостиную вошел камердинер Епифан с подносом, уставленным лафитниками и снедью. Сервировал стол и даже не подумал скрывать, что подслушивал.

– А что ж ты печалишься? Дохлый медведь это ж – к нечаянной радости! – объяснил лакей сокольничему, коего почитал ровней себе.

– Что ж это за люди такие, которые радуются дохлому медведю? – подивился Бобрище. – Каких таких радостей ждут от его погибели?

– Чего только ни насочиняют от дремучего бескультурия… – согласился Уар. Он и сам поражался ходу мыслей плоти, связавшей, к примеру, кончину постороннего медведя с какими-то грядущими выгодами для себя. – Добро бы еще это был их собственный медведь, которого они кормили из собственных скудных средств…

Четвертого февраля около четырех часов пополудни в круглый двухсветный зал со стеклянной крышей ресторана «Славянский базар» ввалился Адаманский, возбужденный донельзя, и двинулся было к буфету. Но, заметив за одним из столиков, на диване темно-малинового трипа, недавнего знакомца, уселся рядом без спросу. Днем и по вечерам ресторан бывал малолюден. Зато завтраки у понимающих людей здесь были в чести. Адаманский наведывался сюда крайне редко: рюмка водки стоила здесь очень дорого – тридцать копеек, тогда как в большинстве московских ресторанов не больше десяти, но, выпив ее, можно было закусить почти без ограничений. И некоторые экономы, выпив всего-навсего три рюмки и оставив гривенник на чай, за рубль наедались до отвала – на весь день.

Уар не терпел фамильярности, но, заметив, что с хроникером творится неладное, промолчал в ожидании пояснений.