Заколдованная Элла - Гейл Карсон Ливайн Страница 8

А он словно и не слышал меня:

— Я написал письмо директрисе — ты передашь его вместе с кошельком, в котором столько золотых джеррольдов, что она сразу согласится взять еще одну ученицу, пусть и без предупреждения.

— Не поеду.

— Элеонора, ты поступишь, как я скажу.

— Я никуда не поеду.

— Элла… — Он положил в рот кусочек эскалопа и говорил, не переставая жевать. — Твоего отца нельзя назвать добрым человеком, о чем, конечно, тебя уже предупредили слуги, поправь меня, если я ошибаюсь.

Я поправлять не стала.

— Вероятно, они упоминали о том, что я думаю только о себе, — да, так и есть. Наверное, они предупреждали, что я быстро теряю терпение, — да, быстро. Еще они говорили, что я всегда добиваюсь своего. Да, всегда.

— Я тоже, — соврала я.

Он восхищенно улыбнулся мне:

— Моя дочь — самая отважная девчонка во всей Киррии. — Улыбка погасла, губы сжались в твердую тонкую линию. — Однако она все равно поедет в пансион, даже если мне придется самому ее отвезти. И это будет отнюдь не увеселительная поездка, особенно если из-за тебя мне придется упустить время на торговые дела. Ясно тебе, Элла?

Разозленный отец напоминал мне кожаный кулак на пружине, какие бывают в балаганах у кукольников на ярмарках. В отце меня пугал вовсе не кулак, а пружина, ведь именно от нее зависит сила удара. Гнев в его глазах был скручен туго-натуго, и я не представляла себе, что будет, если пружина разожмется.

Я терпеть не могу бояться, но тут испугалась.

— Ладно, я поеду в пансион. — И, не сдержавшись, добавила: — Но меня все равно тошнит!

Он снова улыбнулся.

— Тошнит так тошнит, мне все равно, главное — ты поедешь.

Теперь я знала, каково слушаться, когда даже не приказывают, и мне это понравилось еще меньше, чем навязанная Люсиндой покорность. Я встала и вышла из столовой, и отец меня не остановил.

Вечер только начинался. Несмотря на ранний час, я побежала в свою комнату и натянула ночную рубашку. Потом положила в кровать кукол Флору и Розамунду и забралась под одеяло. Я уже давно не брала их в постель, но сегодня мне требовалось утешение.

Я обхватила их и стала ждать, когда придет сон. Но у него, видимо, были дела в другом месте.

У меня выступили слезы. Я уткнулась лицом во Флору:

— Лапочка…

Дверь открылась. Это Мэнди принесла свое коронное бодрящее снадобье и какую-то шкатулку.

Мне и без нее было худо.

— Мэнди, я не буду снадобье. Я хорошо себя чувствую. Честно.

— Ах, солнце мое. — Мэнди поставила чашку со снадобьем и шкатулку, обняла меня и стала гладить по голове.

— Не хочу никуда ехать, — буркнула я ей в плечо.

— Знаю, кроха, — отозвалась она. И держала меня в охапке долго-долго — я уже почти заснула.

Потом она вдруг пошевелилась:

— Пора пить бодрящее снадобье.

— Сегодня пропущу.

— Пропускать нельзя. Тем более сегодня. Не допущу, чтобы ты заболела, как раз когда тебе нужны все силы. — Из кармана передника появилась ложка. — Вперед. Три ложки.

Я собралась с духом. Снадобье было вкусное, орехово-сладкое, но густое и склизкое — будто лягушку ешь. Каждая из трех ложек вязко соскальзывала в горло. Чтобы избавиться от противного ощущения, потом приходилось несколько раз судорожно сглатывать.

Зато мне стало легче — чуть-чуть, но стало. Теперь я хотя бы могла поговорить. И снова пристроилась на колени Мэнди.

— Зачем мама вообще за него вышла?

Этот вопрос мучил меня уже давно — едва я подросла и стала понимать, что к чему.

— До свадьбы сэр Питер был очень обходителен с госпожой. Мне он сразу не понравился, но она меня и слушать не хотела. Семейство ее было против — он был беден, — а от этого госпожа только крепче влюбилась: добрая она была. — Рука Мэнди, утешительно гладившая меня по голове, остановилась на полпути. — Элла, кисонька, постарайся, чтобы он не узнал о твоем заклятии.

— Почему? Что он сделает?

— Очень уж он любит стоять на своем. Будет вертеть тобой, как хочет.

— Мама приказала мне не рассказывать о заклятии. Но я бы все равно не стала.

— Ну и правильно. — Рука снова принялась мерно гладить меня по голове.

Я закрыла глаза.

— Как там будет, а, Мэнди?

— В пансионе-то? Ну, наверняка найдется несколько отличных девчонок. Сядь-ка, лапочка. Неужели не хочешь посмотреть подарки?

Я совсем забыла про шкатулку. Но шкатулка была только одна.

— Подарки?..

— Подожди, по одному.

Мэнди вручила мне шкатулку:

— Это тебе. Носи с собой, куда бы тебя ни занесло. Всю жизнь.

В шкатулке была книга — волшебные сказки. Мне никогда не доводилось видеть таких прелестных картинок. Прямо живые. Я завороженно переворачивала страницы.

— Смотри на нее, вспоминай меня, и тебе полегчает.

— Не буду начинать читать до самого отъезда, чтобы растянуть удовольствие.

Мэнди рассмеялась:

— Не бойся, ее надолго хватит. Она будет расти вместе с тобой.

Потом она пошарила в кармане передника и достала оттуда сверток в папиросной бумаге:

— Это от госпожи. Она бы наверняка отдала его тебе.

Это было мамино ожерелье. Тонкие серебряные нити ниспадали мне почти до талии и сплетались в нежное кружево, унизанное крошечными жемчужинками.

— Вот повзрослеешь немного, солнце мое, и оно пойдет тебе не хуже, чем маме.

— Не буду его снимать.

— Ну, тогда лучше прячь под одежду от посторонних глаз. Да-да, оно дорогое. Гномьей работы.

Внизу зазвенел колокольчик.

— Папаша твой трезвонит.

Я обняла Мэнди и прижалась к ней.

Она выпуталась у меня из рук:

— Отпусти, ласточка.

И ушла, чмокнув меня в щеку.

Я забралась обратно в постель, и на сей раз сон взял верх.

Наутро я проснулась и обнаружила, что судорожно стискиваю в кулаке мамино ожерелье. Часы на башне дворца короля Джеррольда как раз били шесть. Отлично. Я и собиралась встать пораньше — иначе мне не успеть попрощаться со всеми своими любимыми местечками.

Я надела платье, спрятала под него ожерелье и прокралась в кладовую, а там обнаружился целый поднос свежевыпеченных булочек. Булочки были горячие, и я подбросила две штуки в воздух и поймала в подол. Потом, не сводя глаз со своего завтрака, побежала к выходу из дома — и налетела прямо на отца.