Око Дьявола - Джек Макдевит Страница 8

– Что она говорила? Ведь она должна была как-то объяснить свой поступок?

– Я вам уже сказал, что не знаю. Сказала, что оказалась в невыносимой ситуации, вот и все. И что не может с этим жить.

– У нее были какие-либо неприятности?

– Нет. Ничего такого, о чем бы я знал.

Я подумала о том, известили ли о случившемся ее издателей. Наверное, их это мало обрадует.

– Вам позволили с ней увидеться после процедуры? – спросил Алекс.

– Нет. К ней никого не пускают.

Я попыталась вспомнить, что делают с людьми после стирания памяти. Ей дадут новую личность и новый набор воспоминаний, о ней будут заботиться, пока она вновь не обретет базовые навыки. Придется заново учиться языку, учиться ходить. Ее имущество продадут, а деньги переведут на ее счет. А когда она будет готова, ее переселят куда-нибудь подальше, и никому не скажут, куда именно. Для нее начнется совершенно новая жизнь.

– Но кому-то она ведь наверняка сообщила, зачем сделала это?

– Если даже и так, этот кто-то не дал о себе знать.

Столь радикальная процедура, как стирание памяти, обычно применялась к закоренелым преступникам, неизлечимым психопатам и тем, кто хотел оставить позади прежнюю жизнь, начав все с нуля. Немало людей до сих пор выступали против этого дорогостоящего крайнего средства, ссылаясь на моральные, этические и религиозные принципы. Я склонна была с ними согласиться: трудно понять, чем это отличается от самоубийства. Викки Грин перестала существовать.

– Где она сейчас?

– В психиатрической клинике Святого Фомы. А что?

– Вы не против, если я у них побываю?

– Зачем? Какой смысл? Вас к ней не пустят.

– Я бы хотел поговорить с ее врачами.

Глаза Кори враждебно блеснули, но все же он кивнул:

– Поступайте как хотите. Я ничего не смог от них добиться.

– Спасибо. Кстати, поминальная церемония планируется?

– Да. Послезавтра.

– Я могу прийти?

– Зачем? Какой вам интерес?

– Господин Грин, она мне звонила. И должен вам сообщить, что она перевела мне немалую сумму денег. Без каких-либо объяснений.

– Это какое-то безумие. Сколько?

– Думаю, она хотела от меня помощи. И я буду крайне признателен, если вы поможете мне выяснить, о какой именно помощи шла речь.

Разум – наша личная комната, полностью обставленная. Ее обстановка – это мозг, который может находиться или не находиться в рабочем состоянии; это страсти, идеология, предрассудки, заблуждения. И определенный уровень приличия. Здесь собрано то, что делает нас людьми. Комната – это и есть мы сами. Но стоит впустить туда другого, и мы никогда уже не будем прежними.

Люблю тебя до смерти

Психиатрическая лечебница Святого Фомы находилась в небольшом пригороде у подножия горы, двадцатью километрами севернее Андиквара. Тусклое серо-коричневое двухэтажное здание было выстроено вокруг накрытого куполом внутреннего двора. Мы прибыли туда в первой половине дня. Пациенты гуляли во дворе или играли в настольные игры, один или двое читали.

Мы опустились на площадку среди сугробов, и я выключила двигатель. Алекс взглянул на главный вход, на большую белую табличку с надписью «Психиатрическая лечебница Святого Фомы» и вздохнул.

Выбравшись из машины на расчищенную дорожку, мы вошли внутрь. Интерьер больше напоминал частный дом, чем медицинское учреждение. Окна приемной выходили на спокойную гладь океана и во двор. Вместо конторок и стоек мы увидели диваны, кресла и кофейные столики. Вдоль стен тянулись полки с вазами, лампами, цветами и графинами, усиливая общее ощущение безмятежности.

Из соседнего кабинета вышел молодой человек в голубом медицинском одеянии.

– Господин Бенедикт? – спросил он.

– Да.

– Доктор Хемсли сейчас с пациентом. Прошу вас сесть и подождать.

Хемсли появился несколько минут спустя; невысокий, страдающий избыточным весом, он выглядел очень усталым. Не дожидаясь, пока мы представимся, он повел нас в другой кабинет.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал он, опускаясь в большое пурпурное кожаное кресло и кладя ноги на подставку. – Господин Бенедикт, – улыбнулся он, – прошу учесть, что это не моя пациентка.

– Вот как? Простите, но меня направили к вам.

– Могу я поинтересоваться, что связывает вас с госпожой Грин? Вы ее родственник?

– Нет.

Доктор посмотрел на меня:

– Значит, она?

– Можете обращаться прямо ко мне, доктор Хемсли, – сказала я. – Нет, я тоже не ее родственница.

Он озадаченно моргнул:

– Тогда кто? Подруга? Вы находитесь с ней в юридических отношениях?

– Нет. – Алекс откинулся на спинку кресла, скрестив ноги. – Госпожа Грин просила нас о помощи несколько дней назад.

– Ясно. – (Я сразу же поняла, что ничего хорошего мы не услышим.) – Что ж, так или иначе, вряд ли теперь это ее волнует. Вам известно, какой процедуре она подверглась?

– Да.

– Ее связь с прежним миром разорвана. Она… – Доктор поколебался, но мне показалось, что он лишь притворяется, пытаясь найти подходящие слова. – Ее больше нет с нами. О какой именно помощи она просила?

– Она не уточняла, доктор. Просто попросила нас помочь.

– И какую же помощь вы могли бы ей оказать, господин Бенедикт?

– У нас хватает возможностей, доктор. Могу я поговорить с кем-нибудь, на чьем попечении находилась госпожа Грин?

– Мне кажется, вы не вполне поняли. Этические соображения запрещают психиатру пациентки обсуждать ее случай с кем-либо, кроме членов семьи. Таким образом, дальнейший разговор не имеет смысла. – Он встал. – Мне очень жаль, но вы зря потратили время.

Мы снова позвонили Кори. Не мог бы он встретиться с ее доктором и задать несколько вопросов?

– Нет. Все кончено, – ответил он. – В помощи она больше не нуждается. Пусть будет, что будет.

– Но возможно, кому-то угрожает опасность.

– Послушайте, Бенедикт, – сказал Кори, – если бы в ее жизни случилось нечто из ряда вон выходящее, я бы знал об этом. Никакой опасности нет.

– Но вы не знали, что она собирается стереть память.

– Оставьте ее в покое. Пожалуйста.

Естественно, нового имени Грин нам не сказали. Его не сообщают никому, даже мужу или матери. Впрочем, значения это уже не имело – даже если бы нам удалось с ней поговорить, мы все равно ничего не добились бы. Кори был прав: ее больше не существовало.

Алекс сидел в большой гостиной загородного дома, глядя на горящие в камине поленья.