Звездная пыль - Нил Гейман Страница 8

Его сестренка, Луиза, была младше на полгода, однако ей позволили присутствовать на веселом торжище вместе со взрослыми – и из-за этого Тристран пресильно страдал. К тому же Луиза принесла с ярмарки стеклянный шар, изнутри наполненный искорками, которые вспыхивали и сверкали в темноте, освещая теплым нежным светом детскую спальню на ферме, в то время как бедняга Тристран не привез от родственников ничего, кроме кори.

Вскоре после этого кошка Тёрнов родила трех котят: двух черно-белых, как она сама, и третьего – совсем маленького, с голубовато-серой шерсткой и глазами, которые меняли цвет в зависимости от настроения зверька: от зелено-золотистого до оранжевого, красноватого и даже алого.

Голубого котенка подарили Тристрану, чтобы немного утешить его после ярмарки. Это была кошечка, росла она медленно и казалась хозяину самой лучшей на свете. Но однажды вечером она начала нетерпеливо метаться по дому с громким мяуканьем, подвывая и сверкая глазами, алыми от волнения, как цветки наперстянки. Когда отец Тристрана вернулся домой после работы в поле, кошка взвыла и, проскользнув у него между ног, выскочила за дверь и скрылась в сумерках.

В обязанности стражей у стены входило не пропускать на ту сторону людей, но не кошек; и Тристран, которому тогда сровнялось двенадцать, больше никогда не видел своей любимицы. Некоторое время он оставался безутешен. Однажды ночью к нему в спальню пришел отец и, присев на край сыновней кровати, грубовато сказал:

– Ей там будет лучше, по ту сторону. С ее настоящим народом. Так что не раскисай понапрасну, парень.

Мать Тристрану ничего не сказала – она вообще редко с ним разговаривала. Куда чаще мальчик замечал, что она внимательно на него смотрит, будто пытаясь извлечь из его внешности ответ на какую-то загадку.

По этому поводу сестренка Луиза частенько поддразнивала мальчика по утрам по дороге в школу. Она все время дразнила брата за что ни попадя, например, за форму ушей (левое ухо у Тристрана было обычное, а вот правое, слегка заостренное, плотно прилегало к голове) и за глупости, которые ему случалось говорить. Например, однажды он сказал ей, что маленькие пышные облачка на горизонте, которые дети как-то раз заметили по дороге из школы, – вовсе не облака, а овцы. Тристану не помогли попытки объяснить впоследствии, что он имел в виду всего только сходство облаков с овечками, что они напомнили ему овец своей пушистостью и белизной… Луиза хохотала, дразнила его и издевалась, как маленький гоблин. Что еще хуже, она рассказала шутку другим детям и подучила их бормотать «бе-бе», едва завидев неподалеку Тристрана. Прирожденной подстрекательнице Луизе такие забавы доставляли немало радости.

Деревенская школа была вовсе не плоха, и под руководством наставницы миссис Черри Тристран Тёрн узнал многое о дробях, о широтах и долготах, мог по-французски попросить тетушку садовника и даже свою собственную тетушку передать ему ручку, выучил всех королей и королев Англии, от Вильгельма Завоевателя до Виктории. Он любил читать, а в письме достиг успехов настоящего каллиграфа. В деревне редко бывали люди со стороны, но иногда в Застенье заезжал бродячий торговец, который продавал «сенсационные романы ужасов» по пенни штука – жуткие истории о небывалых убийствах, роковых встречах, таинственных злодеяниях и великих побегах. Большинство подобных коробейников также торговали песенниками, по две штуки на пенни, и семейные люди брали их нарасхват, чтобы потом собираться вокруг пианино и хором исполнять песни вроде «Спелой вишни» или «В отцовском саду».

Так проходил день за днем, неделя за неделей, а также год за годом. В возрасте четырнадцати лет, в стремительном процессе осмоса, характерном для этого возраста, из грязных шуток, чужих секретов и непристойных баллад Тристран узнал о сексе. Когда ему сровнялось пятнадцать, он вывихнул руку при падении с высокой яблони, росшей напротив дома мистера Томаса Форестера, а если быть точнее – напротив окна спальни мисс Виктории Форестер. К глубокому сожалению Тристрана, он успел разглядеть только что-то розовое и дразнящее – предположительно саму Викторию, которая только что вошла. Она была ровесницей сестры Тристрана – и, несомненно, самой красивой девушкой на сотни миль вокруг.

К тому времени, как Виктории и Тристрану исполнилось по семнадцать, она, несомненно, достигла, по его мнению, статуса самой красивой девушки на Британских островах. Тристран мог даже настаивать на ее первенстве во всей Британской Империи, если не в целом мире, и врезал бы (или изготовился врезать) каждому, кто посмеет с этим спорить. Однако в Застенье мало кто желал оспаривать подобное утверждение; когда Виктория шла по улице, вслед ей оборачивалось множество голов, и о ее красоту разбилось не одно сердце.

Вот вам ее краткое описание. От матери девушка унаследовала серые глаза и личико сердечком, а от отца – вьющиеся каштановые волосы. Ее алые губки были совершенной формы; на щеках, когда она говорила, разгорался нежный румянец. Бледность кожи ее совершенно не портила, напротив – придавала особое очарование. В шестнадцать лет Виктория выдержала яростную битву с матерью, так как девушке взбрело в голову поработать в «Седьмой сороке». «Я все обсудила с мистером Бромиосом, – заявила она, – и лично у него нет возражений».

«Что там себе считает мистер Бромиос, – отвечала ей мать, бывшая Бриджет Комфри, – не имеет никакого значения. Прислуживать в трактире – совершенно неприличное занятие для юной леди».

Все Застенье с интересом следило за ходом сражения и делало ставки, потому что до сих пор никому не удавалось переспорить Бриджет Комфри: ее язычком, по словам односельчан, можно было соскоблить краску с амбарной двери и содрать кору с живого дуба. Во всей деревне не было смельчака, который согласился бы сойтись на узенькой дорожке с Бриджет Форестер. Говорили, что скорее уж стена сдвинется с места, нежели миссис Форестер уступит в споре.

Однако Виктория Форестер привыкла добиваться своего, и если все остальные средства были исчерпаны, у нее всегда оставалось последнее: воззвать к отцу – и он немедленно давал любимой дочери что она хотела. Но тут даже Виктории пришлось удивиться, потому что отец в кои-то веки согласился с женой, сообщив девушке, что работа в баре «Седьмая сорока» не подходит для благовоспитанной леди. После какового заявления Томас Форестер выдвинул вперед нижнюю челюсть, и вопрос был исчерпан.

Не было в деревне ни одного мальчишки, который избежал бы влюбленности в Викторию Форестер. Взрослые солидные джентльмены, счастливо женатые, с сединой в бородах, и те оглядывались, когда она проходила по улице, и на несколько секунд превращались в легконогих сатиров.

– Говорят, среди твоих поклонников числится сам мистер Мандей, – сообщила Луиза Тёрн Виктории Форестер однажды майским днем в яблоневом саду.

Пятеро девочек устроились рядком на удобном сиденье, которое само собой образовалось в развилке ствола старой яблони. Когда налетал майский ветерок, розовые яблоневые лепестки сыпались, как снег, девицам на волосы и в подолы юбок. Послеполуденное солнце сияло сквозь листву зеленым серебром и золотом.

– Мистеру Мандею сорок пять, – презрительно фыркнула Виктория. По выражению ее лица ясно читалось, что, когда тебе семнадцать, сорок пять лет – это глубокая старость.