Пиратика-II. Возвращение на Остров Попугаев - Танит Ли Страница 8

Феликс похлопал Катберта по плечу — тому, на котором не было Планкветта, — и поплелся обратно на террасу. Войдя, он обнаружил, что Артия уже ушла в дом. Планкветт оставил Глэда Катберта и полетел подбирать крошки хлеба и мяса.

* * *

В конце концов Катберт все-таки отправился вместе с ними. Его соблазнили разговоры о морях и кораблях. Он сказал себе, что остался поддерживать мир между Феликсом и Артией. Но они не ссорились. Она, подперев голову руками, размышляла о грядущем морском походе. Феликс сидел бледный и подавленный. А Планкветт спал у Артии на коленях.

Быстроходную, изящную карету мчала четверка сильных лошадей. (Артия хотела поехать верхом на Бушприте, но, взглянув на исстрадавшегося Феликса, решила отправиться в карете, как при обычных поездках в Ландон.)

Путешествие было приятным. Они пронеслись через Сенлак, место славной битвы, мимо аббатства и старинного памятника последнему ангелийскому королю, долго блуждали по полям и тропинкам, по изумрудным лесам. Остались позади Вэддлхерст и другие деревни. Когда сгустились сумерки, карета остановилась возле таверны у Семнадцати Дубов. Здесь они заночевали — и Катберт чувствовал себя намного лучше на грязном, узком, соломенном матраце, комковатом, как плохая овсянка. На заре опять отправились в путь. Миновали Кубок Сидра, Ирис-Таун, Эвлингем и Зеленый Приют. К обеду добрались до Нового Креста и ровно в два часа въехали в Ландон.

Беседы не получалось.

Феликс в ту минуту думал о своем отце Адаме, Артия — о матери Молли Фейт, первой Пиратике. Родителей уже давно не было с ними. Катберт мечтал о добром ужине, которым их угостят в Адмиралтействе в четыре часа пополудни, а еще — и он ничего не мог с собой поделать — о море. Что и говорить, чистое сумасбродство.

* * *

Дома в Мэй-Фейре были белые, как мороженое, с новомодными блестящими окнами, и в тот день, около половины третьего, из одного такого дома выбежал желтый пес, чистый как стеклышко и с сытным завтраком в животе.

Однако в пасти он все-таки что-то держал.

Большую-пребольшую кость.

Не выпуская косточку из зубов, он затрусил по улице, под ногами у гуляющих джентльменов в пиратских костюмах и точно так же наряженных дам. По залитым солнцем площадям, обсаженным тенистыми деревьями, через пару изящных арок — пес твердо следовал в только ему известном направлении.

Для Свина, самого чистого пса в Ангелии, наступили счастливые времена. Год назад, вернувшись в Мэй-Фейр, чтобы откопать надежно припрятанную косточку гигантского попугая, привезенную с Острова Сокровищ, он обнаружил общественный фонтан и тщательно отмыл ее от земли. За этим занятием его заметила дама, одетая не по-пиратски.

— Смотри, Гамлет! Какая милая собачка!

Ее спутник (одетый тоже не по-пиратски, а в мундир военно-морского офицера) вгляделся в Свина с обидным сомнением.

— Неужели?

— О, Гамлет! — вскричала юная леди. — Ты же сам видишь, он просто прелесть!

— Не вижу.

— И посмотри, какая у него во рту очаровательная мясная косточка! Правда, он умница? Ты ведь умница, да, милый песик?

— Да уж, конечно, — проворчал Гамлет Элленсан, третий помощник капитана на военном корабле «Золотой клюв». — Эмма, отпусти его. Откуда тебе знать, где он валялся.

Свин, насквозь мокрый, очутился на руках у хорошенькой темноволосой дамы в желтом платье, так нежно гармонировавшем с его шерсткой. Крепко сжимая в зубах косточку, он все-таки ухитрился улыбнуться своей новой знакомой.

— Смотри, зверюга скалит зубы!

— Да нет же, Гамлет, это он смеется. Какая умненькая собачка!

Так Свин попал под крылышко к мисс Эмме Холройял.

После этого он зажил как король: ел до отвала, спал на шелковых подушках, капризничал и лениво принимал знаки внимания. Эмма исполняла каждую его прихоть, не уставала ласкать его и обожать; но сам Свин мало-помалу затосковал по прошлой жизни. В то утро какое-то внутреннее чутье подсказало ему, что грядут перемены, и он в последний раз дружески лизнул Эмму в щеку, достал из ее стола косточку (припрятанную там, пока хозяйка не видела) и направился на улицу.

Бессердечный Свин. Бедняжка Эмма. Несчастный Гамлет — какую трагедию ему придется пережить, когда он вечером зайдет в гости. А Свин тем временем, виляя хвостом, во весь опор мчался к Адмиралтейству.

Здание военно-морского ведомства располагалось в центре Ландона, на Адмиралтейской аллее. На лестнице служащий натирал до блеска серебряное весло, прикрепленное к дверям. Свин обвел взглядом каменных египтийских сфинксов, охранявших вход с обеих сторон, принял решение и с великодушным видом задрал ногу возле левого из них.

— Эй, ты! Нельзя! — завопил служащий на лестнице. Но было поздно.

Заслышав громкий крик, кто-то изнутри распахнул дверь. Свин метнулся вперед, проскользнул мимо вереницы ног в белых чулках и взбежал, взлетел, вспорхнул по лестнице. Наверху он столкнулся с еще одной толпой пиратов. Но эта компания была ему хорошо знакома. А они отлично знали его.

— Это же Свин!

— Свинтус, самый чистый пес в Ангелии!

— Где же ты пропадал на этот раз, старый перечник?

— Да уж, не бедствовал, — заключил Дирк. — Глядите, какой у него желтый бант!

Она на него сердилась. Артия не испытывала такой злости на мужа с прошлого года, со времен путешествия на Остров. Потом он ее спас, они поженились, любили друг друга — им казалось, счастью не будет конца. Но оказалось, что Феликс, несмотря на все его слова, совсем ее не понимает. А она — да, она тоже не понимает его. Он хочет оставаться на суше, а ей нужен весь мир. И что тут поделаешь?

В гневе Артия думала: «Легко ему было сочувствовать, делать вид, будто он понимает, как я скучаю по морю, и разделяет мои чувства. Легко, пока я сидела на суше и не могла ничего изменить. Но как только мне выпала возможность вернуться к прежней жизни — Феликсу это не понравилось».

Всю дорогу они молчали. Даже когда остались в своей комнате в таверне у Семнадцати Дубов. Он широко распахнул окно, выходившее в сад, окутанный ночным сумраком, и заявил:

— Вот бы это нарисовать.

А она ответила:

— Тогда оставайся и рисуй.

Они лежали, разделенные несколькими футами кровати и десятью милями взаимной обиды. Наутро она сказала:

— Пойду позавтракаю.

И он ответил:

— А я поищу Глэда Катберта.

И всё. Вот такие разговоры. Пятнадцать слов. Пятнадцать слов под Семнадцатью Дубами.

«Надо было сказать еще пару слов, — с горечью подумала она. — Дотянули бы хоть до семнадцати».

И что она могла добавить? «Милый мой»? «Ненавижу тебя»? «Прости меня»?