Белый Пилигрим - Антон Краснов Страница 9

Я сделал глоток, и другой. После этого моему примеру последовал Макарка. Последовательная нумерация глотков все ускорялась, и когда мы ощутили, что стоим в каком-то совершенно незнакомом месте, даже в общих чертах не напоминающем больничный парк, мы с Макаркой решили приостановиться. В конце концов, нам завтра еще на два собеседования.

— Д-допьем и пойдем, — объявил он и поднес горлышко бутылки к губам. Движимый внезапным темным порывом, я вырвал бутылку у него из рук. Непривычное чувство завладело мной. Телятников попытался что-то квакать, но я не слушал. Я держал в руке эту бутылку, закрыв глаза, и пытался понять, что не так. Не так?.. Ну да! Вне всякого с-сомнения… к-какое сложное это слово «сомнение»! Вне всякого… с-с-с… с-сом… Эта бутылка тяжелая! Нет, не потому, что она тяжелая, а потому, что она НЕ МЕНЯЕТ ВЕСА! Между тем как м-мы… сделали по десятку глотков, н-не м-менее!.. Я даже чуточку протрезвел, а асфальт под моими ногами, соглашаясь со мною, собрался в добродушные складки. Меня чуть покачнуло.

— М-ма… карррр! — почти по-вороньи вырвалось у меня. — М-макар! Пошли домой! А то такими темпами я завтра на собеседование не попаду!

— Д-да? — искренне удивился Макар и начал закрывать чертов сундучок. Последовательно переставляя ноги, я достиг ограды… Последующее преодоление маршрута «Больничный парк — место моей прописки» было скрыто стыдливым туманом беспамятства. Помню только, что около самого дома мы едва не угодили под машину. Макарка успел отскочить, а меня все-таки немного приложило. Я покатился по асфальту. Из машины (кажется, черной бээмвэшки) выскочил какой-то пафосный индивид и принялся на нас орать. Конечно, у него на то все основания. Если бы я ехал на дорогой машине и мне под колеса ввинтились два выпивших индивида, явно нацеливаясь своими тушками помять мне бампер и ненароком вышибить фару, — я бы тоже разозлился. И тоже орал. Но так как у меня нет машины, я спокойно отослал хозяина авто, ухоженного молодого человека в костюме, по известному адресу, поднялся с асфальта и ввалился в свой подъезд. Благо дело происходило в трех шагах от него. Я едва ли запомнил бы случай с машиной, если бы не ее номер: 777. Как портвейн.

4

…Пробуждение было сложным.

Меня разбудила Нинка. Конечно, я и не сомневался, что эта девчонка станет для меня этаким аналогом деревенского петуха, будящего всех ни свет ни заря. Она начала пританцовывать рядом со мной, гремя так, что проснулся и Макарка, который спал на полу. Чем она так гремит по полу, тапками, что ли? Так они вроде не деревянные.

Нинка между тем наклонила голову и быстро-быстро затараторила:

— А у меня к тебе этот… приз, Илюшка.

— Какой приз? — пробурчал я спросонок. — Открывала на ночь форточку и простудилась, что ли?

— То есть не приз, Илюшка, а это… сюрприз, — выговорила она. — Я сегодня проснулась рано-рано, начала причесываться и волосы заколкой закалывать, как меня это… мама учила. И вот, знаешь? Мне мама на день рождения олененка подарила.

— При чем тут олененок и мой сон? — продолжал бурчать я и попытался накрыться одеялом с головой. Но одеяло тотчас же поползло с меня, как живое, а потом и вовсе слетело, а Нинка продолжала, комкая в руках край пододеяльника:

— А то, что у олененка есть рожки и копытца. И вот… представляешь, я тоже олененок?..

— Что за чушь? — пробурчал из угла Телятников, который спросонья был очень ворчлив и терпеть не мог, когда ему мешали смотреть утренние сны. — Можешь ты угомонить свою… эту… пле… пель… мен-ни-цу?

Недоговорив, он сунул голову под подушку и снова захрапел. Я мысленно позавидовал ему: судя по всему, мне самому так легко от этой девчонки отделаться не удастся. Я пошарил под кроватью и, вынув оттуда коробку с шоколадным ассорти, протянул Нинке, сопроводив это жалким бормотанием: дескать, она может кушать эти конфеты, если пойдет в свою комнату и не будет нам мешать спать. Но не тут-то было!.. Обычно эти конфеты вызывали вулканический взрыв восторга, которому уступил бы иной Везувий, но теперь Нинка не по-детски серьезно проигнорировала мое щедрое даяние и, старательно отделяя слова друг от друга, выговорила:

— Ты не понимаешь, Илюшка. Я — олененок, да? Вот потрогай тут, на голове. У меня выросли точно такие же рожки. Только мои лучше, лучше. Ты видел моего олененка, там, у мамы. У него такие же рожки, но мои лучше. Нет, ты потрогай.

Не отвяжется ведь!.. Я протянул руку и погладил девочку по голове. Заколка оцарапала палец. Ну разве без этого могло обойтись?.. Вечно сестра покупает Нинке такие колючие заколки, а я порчу пальцы.

…И вот только тут сон слетел с меня, как минутой раньше слетело движением шаловливых детских ручек одеяло. Я широко открыл глаза. Я протянул вторую руку, чтобы…

И вторая рука нащупала то же самое. Там, на голове Нинки, в белокурых девчоночьих волосах, появилось то, чего не было еще вчера. Я вскочил одним махом, сел на диване, притянул к себе девчонку, легко сломав ее слабое, едва уловимое сопротивление. Я разгреб копну ее непослушных волос и еще долго застывшим остолбенелым взглядом буравил два этих нароста. Я плохо разбираюсь в выпуклостях черепа и в анатомии в целом, но даже моих скудных познаний в биологии хватило, чтобы уразуметь невозможность этого. Да! На голове Нинки красовались маленькие, сантиметров по пять, чуть изогнутые, можно даже сказать, кокетливо изогнутые — рожки. РОЖКИ! Моя племянница не шутила, выискивая забавные параллели с игрушечным олененком, которого купила ей мать. Забавные — но не для меня же!

— Правда, красиво, Илюша? — щурясь, как от солнышка, спросила меня эта неисправимая девчонка. — Да? Я сегодня всем девчонкам во дворе покажу и даже мальчишкам, чтобы не лезли!..

— Во дворе… — пробормотал я, еще слабо осознавая блестящую перспективу предъявить сестре ребенка, у которого невесть откуда за ночь выросли рожки. Нинка между тем выпрямилась, явно задаваясь и еще более явно гордясь своей, с позволения сказать, обновкой, и заявила:

— Это еще что! Рожки! Рожки много у кого есть. А у меня вот… смотри!

И она подняла свою тонкую, пахнущую душистым мылом и еще чем-то нежно-медовым ножку. Ребенок, моя родная племянница, дочь моей сестры, этот невыносимый и невозможный ребенок, который, кажется, уже отучил меня удивляться чему бы то ни было, — стоял на одном КОПЫТЦЕ и радостно демонстрировал мне второе. Я медленно взялся за голову и подумал, что в такие моменты виски, наверно, и становятся седыми. Счастье, что мы вчера не пили. Иначе я счел бы себя торжественно осененным первыми приступами белой горячки.

Рожки. Копытца.

Наяву.

1

Итак, проснувшийся примерно к обеду Макарка Телятников осмотрел злополучные атавизмы, невероятным, мистическим образом проклюнувшиеся на теле Нинки, и объявил:

— Ну что же, что рожки? (Он скроил ученую мину, скопированную у его папы, доктора исторических наук Анатолия Павловича, когда тот рассуждает о какой-нибудь функциональности этнокультурного сознания. ) Всему нужно искать объяснение, — важно продолжал Телятников. — Наверно, переизбыток кальция в организме и сопряженное с этим флуктуативное явление выброса вещества…