Бестиарий спального района - Юрий Райн Страница 9

– Это я-то не могу?! – вскочил Дима, потом перешел с крика на шепот. – А может… э-э… ну… ну, орально?

– Что?! Ты мне деньги жмотишь, а я тебе еще и «орально»? Это вот ты мне давай «орально», тогда еще посмотрим!

Теперь Дима знал: примирение не за горами.

Утром супруги опять поссорились. Потом помирились. В общем, позавтракали оба брата-кота.

Люб снова выглядел объевшимся.

– Все, не могу больше. Пошли домой! Мне надо готовиться к ик… ик… экскурсии!

Братья бежали по полоске травы, отделенной кустами от раскаленного тротуара.

– Может, еще на вечер останемся? – вдруг предложил Нелюб.

– Никогда в жизни, – зашипел Люб и выгнул спину.

– Но почему? – яростно взвыл Черный. – Мрря-а-у-у!

– Потому, что здесь опасно! – взорвался Рыжий. – Мрря-а-у-у! Я из-за твоего обжорства страху натерпелся такого, что похудеть могу! Тут Ырки бродят, а ты – останемся!

– Из-за моего обжорства?! – заорал Черный. – Это я-то обжора?! Ах ты, наглая рыжая морда! Да еще и трусливая! Вот, смотри, как поступают настоящие бесстрашные коты!

Он лихо вылетел из кустов на тротуар – прямо под ноги двоих беседующих людей: средних лет азиата и молодого, но обрюзгшего милиционера.

– И никому мы на фиг не нужны! – издевательски распевал Черный.

В тот же миг сержант милиции поднял ногу и отфутболил Нелюба прочь.

Черный кот летел над улицей и возмущенно мяукал, не в силах поверить в то, что произошло. Его видят люди?! Тогда – наутек! Домой!

Около самой Стены Реальности, однако, остановился. Негоже коту-храбрецу бросать брата.

– Они оба нас видели, – сообщил Рыжий брат, догнав Нелюба. – И смуглый, и толстый. И вообще, они, кажется, не люди, я за ними немного понаблюдал. Говорил же тебе: в Городе – опасно. А ты все «останемся, останемся». Безрассудство – это, брат, не храбрость. Это глупость. Ну, пошли.

– Я с ним еще разберусь, – мрачно пообещал Черный. – Он у меня импотентом станет.

…Уже в Зазеркалье Нелюб уловил запах – соблазнительный и манкий. Запах – вернее, тончайший аромат – зазывно разлетался по окрестностям, переворачивая душу сладкими грезами. У кого-то из местных кошек начался брачный сезон.

Нелюб оглянулся на брата. Тот карабкался на дерево, чтобы поспать.

«Ну и спи!» – подумал Нелюб. Он мчался на запах. Душу грела мысль, что он хоть в чем-то – но превзойдет обжору брата.

Графиня изменившимся лицом лежит пруду.

И. Ильф и Е. Петров. Золотой теленок

Плотный, с тусклыми глазами навыкате и большими залысинами мужик, известный всему дому как Стеклянный Вова, вышел из подъезда, огляделся и уселся на лавочке, подальше от переполненного мусорного контейнера. Рядом с собой Вова водрузил потертый, давно потерявший форму портфель из кожзаменителя. Извлек из портфеля бутылку «Клинского», сноровисто сковырнул зубом крышку, присосался. Утолив первую утреннюю жажду, уставился куда-то вдаль, где никто другой ничего разглядеть не мог. Впрочем, Вова тоже не мог. Да и не пытался.

Кличка Вове подходила. Сидя на этой скамейке – утром, перед работой, с полчасика, а вечером, после, часа два, – он молча накачивался пивом и, действительно, как бы стекленел. Некоторые ему даже завидовали – легко мужик живет, без забот. Правда, жену и детей Вовиных, наоборот, жалели.

А вот Василий никому не завидовал и никого не жалел. Никогда. Особенно в последние годы. Не по злобе не жалел, не по благородству не завидовал – просто в голову не приходило.

Огромный, костлявый, коричневолицый, одетый в местами рваный пиджак и старые жеваные брюки, он вышел из того же подъезда минут через пять после Вовы. Медленно, словно вплавь, добрался до противоположного конца лавочки – вплотную к контейнеру, сел, положил подле себя старую холщовую сумку, закинул корявую ногу в разлапистом башмаке сорок седьмого размера на другую такую же, сгорбился и застыл.

Из контейнера пахло, но Василия это не беспокоило. От него и от самого пахло, от всего, если не считать здоровенного, облупленного разводного ключа, засунутого во внутренний карман пиджака. От других инструментов – покоившихся в сумке ершика со следами дерьма и вантуза – тоже пахло. Так что контейнер – это ничего особенного.

Глядя на них, Вову и Василия, кто-нибудь мог бы подумать: вот, простые, кажется, люди – а сидят этак… внушительно, неподвижно, молча… устремив взор неведомо куда… о вечном, должно быть, их думы…

А вот хрен, извините, по рылу.

У Стеклянного Вовы в голове густо клубился туман, а в нем если и проблескивала мысль, то одна лишь единственная: «Я – это я». Ибо Вова себя уважал и тем, что он – это он, сильно гордился.

А в голове Василия ничего не клубилось. Там неподвижно стояло мутное марево, наподобие ила, поднятого со дна неосторожным купальщиком, да так почему-то и застывшего. В мареве этом неспешно култыхались, самопроизвольно сворачиваясь, разворачиваясь и сменяя одна другую, картинки, содержание которых Василий не стал бы вербализовывать, даже знай он такое слово.

Картинки в основном отражали прошлое, но некоторые – и будущее. Вот, видел Василий, он бредет к магазину, что вон за теми деревьями. Входит, вынимает из кармана пару бумажек и горсть кружочков – на каких палочки, на каких закорючки, подает это все Люське, та шустро ныряет в подсобку и выносит Василию завернутые в старую газету пол-литра паленой.

На следующей картинке Василию увиделось содержимое его карманов. Что там? Разводной ключ имеет место, крошки разные, надорванная пачка «Примы» – а вот бумажек с кружочками не наблюдается.

Картинка сменилась – ага, из подъезда выходит некий абстрактный сосед, пытается проскользнуть мимо, как бы не заметив Василия. Тому приходится слегка напрячься, чтобы угрюмо осведомиться: «Чего не здороваешься?» Василий протягивает соседу клешню, тот, само собой, сует ладошку – и попадается. Василий цепок. Он удерживает руку соседа, не обращая внимания на слабое трепыхание, напрягается еще сильнее и проговаривает: «Дай это… двадцать четыре рубля… до получки…» Теперь можно расслабиться. Сосед, однако, в упор отвечает, что не даст, потому что уже давал и ничего не дождался, ни с какой получки. Решительно вырывает руку и уходит. Жид.

Опять смена кадра: Василий видит другого жида, неприязни не испытывает, просто видит, и все. Этот жид немного похож на Стеклянного Вову – Василий скосил глаза влево, – только поносатее, да еще в очках и в галстуке. Не даст.

Вова тоже не даст, хотя у него и есть. Но у него просить – себе дороже. Вова обратит внимание, что он не один, что Василий тоже тут, ухватит его, Василия, за рукав, сразу же снова остекленеет, а держать рукав будет долго, крепко – тоже клещ тот еще – и молча. Потом отцепится, допьет свое пиво, встанет и пойдет на остановку. На работу ему пора.