Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов Страница 9

«Значит, второй – Андрюха», – радостно подумал я, но, всмотревшись повнимательнее, понял, что ошибся. Вторым был… остроносый.

Я еще не успел сообразить, каким боком тут Петряй, да еще живой и невредимый, как он тут же кинулся ко мне, радостно завопив:

– Боярин! Спас я его! Вота, вота! Целый! Нетронутый!

Я на него даже не взглянул. Гораздо больший интерес и куда большую опасность для меня сейчас представлял остроносый, который, криво усмехаясь, неторопливо, с ленцой, но уже потащил из ножен свою саблю.

Шагнув в сторону, чтобы закрыть девочку, я тоже изготовился к бою и похолодел. Стойка. Остроносый принял стойку, которая явно свидетельствовала о том, что передо мной не просто тать и несусветный ворюга. Парень-то, оказывается, из бывших. И не суть важно, боевым холопом он был или кем-то еще. Главное – ратник из бывалых, умеющий махать саблей не абы как, но владеть ею по-настоящему, без дураков.

Я не глядя с силой оттолкнул девочку назад, как можно дальше от себя, чтобы та случайно не угодила под его выпад, а он немедленно ринулся вперед, и в первые секунды боя мне стало окончательно ясно, что я не ошибся. До сих пор не пойму, как я ухитрился отбить первые три удара. Он, наверное, тоже был удивлен, во всяком случае, отпрыгнул назад и переложил саблю в другую руку.

«Ну вот и все», – подумалось мне, а в памяти всплыли слова одного из «наставников» – лихого вояки Одноуха, которого прозвали так потому, что у него и впрямь не было мочки на левом ухе: «А ежели ты, Константин-фрязин, когда-нибудь узришь, яко вой перекладывает сабельку из длани в длань, то тут для тебя самое лучшее – бежать без оглядки, потому как совладать с ним у тебя не выйдет. Даже я хошь и изрядно поратился, но и то тягаться с таким бы не стал», – поучал он.

В иной ситуации я, быть может, и воспользовался бы советом Одноуха, но сейчас попытка удариться в бегство сулила еще более скорую смерть – от таких, как остроносый, непременно жди удара в спину. Для них оно вполне нормально, ибо входит в их правила, если они вообще для них существуют.

И снова я сумел отразить первые выпады остроносого. Каким чудом – не знаю, но сумел, а потом кто-то резко ударил меня по затылку чем-то тяжелым. Я не сразу потерял сознание. Пару мгновений я продержался и выжал из них максимум. В первое из них я успел обернуться к новому врагу, а во второе махнуть саблей, хотя даже не до конца понял, что этот враг – Петряй.

Третий миг я еще помню, но сумрачно – это было падение, из-за чего точно направленный удар остроносого, вместо того чтобы с хрустом разрубить мне ключицу и вспороть артерии, пришелся вбок, по многострадальной левой руке, но боли уже не было.

Вообще ничего не было.

Сплошная темнота, как в мрачном омуте, окружала меня со всех сторон. Хотя, наверное, на некоторое время я все-таки выплывал ближе к поверхности, пускай и ненадолго, поскольку припоминаю короткий увесистый пинок под ребра, свой слабый стон, услышанный почему-то словно со стороны, и чей-то удивленный голос:

– И этот тать еще живой.

Тут же последовал ответ – другой голос, более спокойный и рассудительный:

– Все одно издохнет скоро, Никита Данилыч.

И вновь первый, переполненный звенящей, лютой ненавистью:

– Э-э-э нет. Больно легко тогда смертушка выйдет. Надо бы перевязать. К тому ж неведомо, тать он али как.

А потом снова омут, и я уходил в его толщу все глубже и глубже.

Камнем.

Как мне показалось – навсегда, потому что дна у него не было, а обратно из такой глубины уже не вынырнуть.

Но я ошибался. Меня вновь выбросило на поверхность, и первое, что я увидел прямо над собой, – склонившееся лицо Петряя, искаженное в зловещей ухмылке, и его чумазую пятерню, чем-то напоминающую большого и ядовитого паука. Сходство усиливалось тем, что тонкие пальцы с длинными грязными ногтями были чуть согнуты и беспокойно подрагивали – точь-в-точь паучьи лапки.

– Задавлю, – шептал он с каким-то сладострастием в голосе, упиваясь этими мгновениями и стремясь растянуть их.

Сопротивляться я не мог – такое ощущение, словно парализован. Во всяком случае, сил в теле не хватало даже на то, чтобы пошевелиться. Единственное, что я смог сделать, так это снова закрыть глаза, да и то не от страха – его почему-то не было, а скорее от отвращения к Петряю.

Да еще от досады на себя – и как это я сразу его не вычислил, не догадался? Нет, оправдания у меня имелись – не до того было. Я ведь всю дорогу думал о Маше да о том, как бы все переиначить, переиграть. Выход-то есть всегда, из любого положения, и не один. Когда говорят – ситуация безвыходная, то, как правило, лгут. Это означает лишь, что либо человек его не видит вовсе, либо увиденное ему не по нраву. А тут главное что? Да не опускать руки, вот и все. Как я назвал свою поездку? Передышка? А еще как? Время для раздумий. Вот я и размышлял. Пусть не все время, но большую его часть – точно. Гадал, вертел, крутил из стороны в сторону, примеряя и так, и эдак, – до Петряя ли тут?

А Андрюхе тоже было некогда. У него бу-бу-бу на шее. Нянька – должность ответственная. Если выполнять свои обязанности на совесть, то времени совсем не остается, а он именно так и трудился, по-апостольски. Вот и выходит, что мы были заняты по самое горло, если не по маковку. Оба. И недосуг нам смотреть под ноги – звездами любовались. Вот и споткнулись, не углядев. В жизни всегда так. Вначале непонятно, что главное, а что второстепенное, и понимаешь это лишь потом, когда – увы – поздно. Иной раз слишком поздно.

Вот как я сейчас…

Во второй раз я очнулся от протяжного перезвона колоколов. Первое из чувств – удивление. Меня ж должны были удушить. Что или кто помешал Петряю? Потом припомнилось – последнее, что до меня донеслось, но как-то смутно, издалека, это повелительное:

– Я тебя счас сам задавлю! Не замай купчину!

Странно, но голос показался мне знакомым. Удивиться я не успел – отключился.

Теперь, с трудом приподняв голову, я попытался найти взглядом своего спасителя, но так и не отыскал. Затем на ум пришла догадка – не иначе как выжил Апостол и дал показания в мою пользу, расставив все по местам. Сразу стало радостно и как-то покойно.

Где-то вдали послышалось легкое шуршание. Я насторожился и еще раз приподнял голову, упрямо всматриваясь. Узкие оконца не давали много света, но за стеной явно разгулялось солнышко, и его лучи все равно упрямо просачивались сквозь маленькие прорези-квадратики, позволяя оценить общую обстановку. Бревенчатый сарай, охапка соломы в дальнем углу, на которой, свернувшись калачиком и время от времени нервно вздрагивая, спал какой-то человек. Судя по колкости, точно такая же охапка соломы и подо мной.

И тут же пришло разочарование, потому что я узнал спящего. Петряй. Получается, Андрюха ничего им не сказал, потому что… не смог? Нет, о таком лучше не думать. Пусть будет так – он все изложил, но его не стали слушать. Или нет, еще оптимистичнее – они выслушали и стали проверять истинность его слов. То есть, пока идет проверка, я продолжаю оставаться под подозрением, но рано или поздно все выяснится, и тогда меня отпустят.