Тенеграф - Кшиштоф Пискорский Страница 9

Король Серивы, вдохновленно принявший его открытие, предложил ему патронат, решил использовать талант ученого и нанял его для выяснения очередной большой тайны – того, становится ли тело легче после смерти.

Так Хольбранвер сделался главным врагом эклезиарха Андреоса (если не был им уже с того момента, когда пали на него подозрения, что в своей мастерской в Хольбранвии он вскрывал и срисовывал мертвые тела). Ученому это не мешало. Он взялся за новую работу с жаром, недосыпая и недоедая. Могло показаться, что очередные весы, которые он строил, высасывали из него силы, будто ибрийский гуль.

Потом ждало его еще более трудное задание. Он познакомился почти со всеми серивскими медиками, когда искал пациента, что был бы на грани жизни и смерти, а к тому же – находился без сознания, так чтобы его движения не сбивали настроек весов. Он открыл, что этим условиям удовлетворяют люди, укушенные редкой разновидностью змеи; умирали они несколько дней, неподвижные, словно мраморные скульптуры. Он разыскивал таких по всей провинции, а потом сидел часами в изголовье ложа, словно тучная карикатура смерти, подле своей огромной конструкции, вместе с доченькой, что всматривалась широко распахнутыми глазами в указатели, когда Хольбранвер слабел и засыпал.

Ему удалось провести три таких попытки. Он даже создал теорию, согласно которой в момент смерти разрывалась тенепространственная связь между человеком и его тенью, что всю жизнь стягивала их друг с другом с едва измеримой силой. Однако прежде чем он закончил работу, прежде чем измерил силу притяжения людей и теней, очередная вещь увлекла его внимание. Он прочел трактат некоего шлифовальщика драгоценных камней в Прахове о том, как свет солнца меняет свои свойства, когда проходит сквозь призмы и узкие щели. Хольбранвер забросил весы, принялся штудировать пропыленные труды анатозийских ученых, разговаривал с тенемастерами, семь дней кряду бродил по своей комнате от стены к стене, размышляя, и наверняка помер бы от голода, если бы Саннэ не приносила ему еду.

Потом он приступил к экспериментам. Ему удалось убедить молодого короля, и вскоре по городу пошел слух, что владыка полдня провел в его мастерской на чердаке без движения, в то время как дьявол Хольбранвер держал перед ним какой-то ящичек и говорил владыке (как же он посмел!), чтобы тот сидел спокойно и не двигался – словно коню, которому подковывают копыта.

Но то, что должно было стать идеальным королевским тенеграфом, оказалось чем-то совершенно другим, неожиданным. Когда Хольбранвер вспомнил образ, который он увидел нынче утром на стене комнаты, он почувствовал, как начинают потеть его ладони. Владыка настаивал, чтобы Хольбранвер показал результаты своих экспериментов, камергер же недвусмысленно давал понять, что довольно давно уже он не предоставлял никаких открытий, а ведь ученый без открытий словно художник без картин – бессмыслен, жалок и уж наверняка недостоин двенадцати золотых эскудо месячной стипендии.

Хольбранвер знал, что новейшее его открытие выходит за рамки оптики и мерных весов. Зато восходил он на опасные тропы философии и теологии, где опыта у него почти не было. Ведь полагал он себя лишь любознательным часовщиком, который пытался применить правила механики и математики к другим областям жизни.

Впервые в жизни Хольбранверу требовалась помощь.

Он подумал о дочке. И тогда под потолком библиотеки прокатился эхом звук быстрых шагов. Ученый был куда как далек от веры в знаки, но стечение обстоятельств его удивило. Это приближалась Саннэ, как по заказу.

Он поднял взгляд. Из-за стекол тяжелых очков глаза его напоминали глазки крота.

– И куда ты, дитя, деваешься, когда ты мне нужна?

– Папа сам говорил, чтобы я не сидела здесь, и я пошла в сад. А теперь я пришла накормить кролика. Уже час.

– Он накормлен, Саннэ. Не знаю, отчего я кормлю это бесполезное животное. Нет от него никакого толка.

Девочка подошла к столу подле окна, и ее светлые волосы засверкали под светом солнца. Подняла темные занавеси. Погладила животное, осторожно, чтобы не зацепить его тень.

У кролика было две головы, причем одна казалась мертвой. Торчала на плечах под странным углом, словно усохшая и скорченная половинка ореха. Помещавшиеся на ней глаза, постоянно открытые, были затянуты бельмами и казались высохшими.

Эта дополнительная голова наверняка была для животного серьезной тяжестью, поскольку казалось оно слабым и больным. Шерсть с его брюха сходила целыми пластами. Но это не мешало Саннэ чесать его за ушком с ласковой улыбкой, хотя большинство девочек, увидев такое, сбежали бы в страхе.

Хольбранвер вспомнил, что когда он сам был в ее возрасте, то разрезал и зарисовывал углем мертвых зверей. Может, у дочери его и было угловатое, резкое лицо ее матери, с маленьким ртом и высоким лбом, столь отличное от округлых, женственных лиц серивских дам. Однако характер свой и нрав она унаследовала от отца. И это заставляло Хольбранвера сильно переживать.

– Саннэ… скажи мне… что мы делаем, когда сами не знаем ответа на вопрос?

– Читаем книжки, папа.

– А если и там нет ответа?

– Тогда… советуемся с папой, – засмеялась Саннэ.

– А если папа не знает ответа?

Она посмотрела на него, внезапно посерьезнев и слегка обеспокоившись. Ореол позолоченной пыли висел над ее головой.

– Может, папе следует спросить дядюшку Ремарко? Или другого дядюшку.

Говоря о «дядюшках», Саннэ имела в виду докторов из Королевского Университета Серивы, то есть единственных в городе персон, с которыми Хольбранвер встречался.

Ученый погладил дочку по голове.

Потому что он знал ответ. Сдерживала его лишь личная гордость и боязнь открыть другим то, что он обнаружил.

Он склонился к уху Саннэ и сказал:

– Отнесешь весточку дядюшке Ремарко. Только имей в виду, мне кажется, что в последнее время за мной кто-то следит.

– Не переживай, папа.

Хольбранвер нашептал на ухо дочери все, что хотел. Предпочитал не доверять бумаге. Слишком много было у него врагов среди дворян и слуг эклезиарха.

– Ты поняла? – спросил он наконец.

– Па-а-апа, – Саннэ сделала вид, что возмущена.

– Ладно, тогда вперед, девочка.

Она кивнула и выскочила из библиотеки.

Глядя, как дочка исчезает в темном коридоре, Хольбранвер понял, что запустил он нечто, чего уже не в силах будет остановить.

Тяжело вздохнул и вернулся к столу.

И’Барратора начинал поединки в стойке, называемой diestro. Стоя на ровных ногах, боком к противнику, выставлял рапиру перед собой, целясь врагу прямо между глаз, а потом мерил его внимательно взглядом из-под полей широкой шляпы.

На людей из-за пределов Вастилии подобная стойка действовала особенно угнетающе, поскольку казалось им, что каждый шаг приближает их к кончику длинной рапиры, который всегда находился у них перед глазами. Часто они не отдавали себе отчета в скрытой энергии, которая имелась в легко выгнутом бедре фехтовальщика, в ноге, на которую приходился весь вес тела. Школа северо-восточная учила, что колени всегда должны быть присогнуты, а ноги широко расставлены, чтобы в любой момент обладать силой для выпада. Однако в Сериве было достаточно знаменитых мастеров, которые велели ученикам вместо этого обнаруживать силу, скрытую в бедре. Незнакомые с тайнами серивской шпаги поединщики бывали удивлены тем, сколь неожиданные и глубокие выпады может делать И’Барратора из diestro – позиции, казалось бы, столь же неопасной, как и разряженный тенестрел.