Ученик якудзы - Дмитрий Силлов Страница 9

От обилия этого воздуха в груди перед глазами запрыгали цветные пятна.

— Дави!!!.. — сквозь завесу пятен донесся сверху рев Степаныча.

И тут в голове Виктора родился голос.

Тот самый, давно забытый, страшный и желанный одновременно…

Голос пришел издалека, из-за края вселенной, где он скрывался все это время. Руки сами делали что-то — Виктор фиксировал это краем сознания, — но эта фиксация лишь раздражала, так как все его существо стремительно заполнялось волшебным голосом, по сравнению с которым все остальное мироздание — лишь пыль, недостойная внимания…

Он начал растворяться в этой нереальной мелодии. Тело, зал, штанга — все стало зыбким, потеряло цвет и четкость контуров. В том мире, в который сейчас уходил Виктор, не было ни определенности, ни цвета, ни самого мира в том значении этого слова, в каком привыкли понимать его люди. Там был только голос — и Виктор, который сам и был этим голосом. И счастьем. Бесконечным, невообразимым счастьем, что в принципе было одно и то же.

Но чистота волшебного голоса была не идеальной. В нее вплетался другой звук — далекий, еле слышный, но достаточно громкий и грубый для того, чтобы испортить наслаждение полетом и ощущение растворения в красоте, недоступной пониманию смертных. Виктор невольно прислушался к этой чуждой гармонии ноте — и она вдруг стала стремительно нарастать, заглушая и сминая своим напором прекрасную мелодию…

Он открыл глаза — и невольно снова зажмурился.

Наверху ревел Степаныч:

— Клади!!! Клади штангу, мать твою!!!

Виктор ощутил свои руки. Но ощутил их как-то отстраненно, неестественно, как чувствует начинающий водитель автомобиля связь между баранкой и колесами.

Кости вибрировали, словно перетянутые струны, грозя вот-вот лопнуть от непомерного напряжения. А руки все еще сжимали гриф, который изо всех сил тянул на себя Степаныч, пытаясь положить его на стойки. Виктор увидел вздутые вены на предплечьях тренера и удивился немного — неужели этот бугай штангу из его ладоней вырвать не может?

Виктор попытался ему помочь — но руки не слушались. Им почему-то необходимо было жать-жать-жать штангу до тех пор, пока из них не полезут обломки лопнувших костей.

Это было странно.

Боли Виктор не чувствовал. Не чувствовал он и особого напряжения. Но тело работало само… по им самим заданной программе. И останавливаться не собиралось. Вот только Степаныч мешал…

«Да ну, ерунда какая-то, — пришла лениво-спокойная мысль. — Это ж мое тело. А ну-ка!»

Он представил, как руки кладут штангу на стойки, — и они немедленно повиновались. Вернее, попытались повиноваться.

Одновременно с лениво-спокойной мыслью вернулись и нормальные ощущения нормального человека. А вместе с ними и адекватное восприятие окружающей реальности.

Ощущение реальности нахлынуло резко, словно Виктор вынырнул из какого-то замедленного, зыбкого мира нечетких контуров в нашу привычную обыденность с запахами пота, ревом Степаныча и ватными руками, безвольно сгибающимися под тяжестью перегруженного снаряда.

А сверху свободно и беспрепятственно падала штанга.

«Вот и всё. Финиш».

Эта мысль тоже была ленивой и спокойной. Чего суетиться, когда он, финиш, уже практически настал? Как говорится, поздняк метаться…

Но, может, все же попробовать?

Невероятным усилием — откуда что взялось? — Виктор выбросил вверх и назад свои безжизненные руки.

— Аррр!!! — взревел сверху Степаныч.

Штанга грохнулась на стойки. А по обеим сторонам скамьи упали руки Виктора.

Вокруг скамьи кучковались все, кто был в зале. Они смотрели на Виктора глазами, полными… Страха? Изумления? В общем, не смотрят так на своих, пусть даже учудивших что-то невообразимое.

Так смотрят на чужих…

И тут пришла боль. Виктор застонал и скатился со скамьи на пол.

Боль разлилась по всей верхней половине туловища. Страшно ломило руки, грудь, плечи… Кровь колотилась в виски, в лоб, в глаза, кровь клокотала в горле, пузьрясь на губах розовой пеной…

Степаныч устало присел на освободившуюся скамью.

— Гормон роста? — бросил он устало через плечо. — Или кокаин?

— Ч-чего-вввууумммвв? — взвыл-простонал Виктор.

— Чего кольнул-то? Или нюхнул? Скорую вызывать, чтоб кровь почистили?

— Н-не надо…

Боль стала притупляться. Но это не значило, что надо вставать с пола и расцеплять свои ладони, вцепившиеся в плечи. Виктор боялся, что та, острая, нереальная боль вернется. Но еще больше боялся он, что вместе с болью вернется голос…

— Все свободны, — чуть повысил голос Степаныч. — На сегодня хватит. Потренировались…

— Да-да, конечно, — засуетились застывшие в легком ступоре завсегдатаи качалки. — Мы это… мы ж понимаем… такое дело… — и поспешно направились к раздевалке, отчего-то пряча глаза.

— А здоров ты орать, — покачал головой Степаныч. — Жутко даже.

Он сидел на скамье. Сгорбившийся, седой человек, разом постаревший лет на двадцать. Виктор с пола видел его спину, бугрящуюся мышцами из-под майки-борцовки. Но сейчас эти мышцы казались какими-то вялыми, лишенными жизни, словно куча проколотых воздушных шариков с жалкими остатками воздуха внутри.

Виктор осторожно пошевелился. Вроде терпимо.

Он рискнул чуть расслабить пальцы. И это прошло удачно, если не считать того, что разогнуть их было все еще непросто. Кончики пальцев пробороздили по спортивному костюму на манер когтей полудохлого кондора и Виктор облегченно распластался на полу, буквально чувствуя, как стекает с его мышц в ковровое покрытие спортзала тягучая боль.

— Ничего такого не было, Степаныч, — сказал он. — Ни гормонов, ни кокаина. Просто плющит меня… иногда.

— Нехило же тебя плющит, — покачал головой Степаныч. — А я еще, дурак старый, «дави-жми».

— Ничего не попишешь, рабочий подход, — осторожно развел губы Виктор в попытке улыбнуться. Вроде и морда цела. Губы не прокушены, коронки во рту не катаются как шарики в погремушке — и на том спасибо.

Степаныч медленно развернулся в сторону Виктора и навис над ним, словно настоящий мифический Геракл над издыхающей гидрой.

— Смотрю, ты вроде как уже оклемался. Почти, — сказал он задумчиво. — Так вот, запомни на будущее. Нет в жизни ничего такого, ради чего стоит надрываться до последнего. Всегда что-то надо про запас оставлять. На всякий случай. Иначе или порвешься, или крышку снесет напрочь. Рабочий подход — он, конечно, до полного отказа, до кругов перед глазами, до боли нестерпимой. Но головой-то ты должен понимать, где тот подход во благо, ради своей цели, а где — дурь. Своя ли, чужая ли — без разницы. Во всяком деле своя стратегия должна быть.