Хозяйка Империи - Раймонд Фейст Страница 96

Когда Аракаси втирал жгучую эссенцию в кожу, боль в плече напомнила ему про застрявший там дротик. Он выдернул оперенное древко и накинул на себя чистую рубаху. Чтобы унять боль в костяшках пальцев, у него не было средств, и он разразился невольным ругательством, осознав, что рука скоро опухнет и загноится.

Ему оставалось лишь надеяться, что принятое им противоядие воспрепятствует действию отравы: выбирая это средство, он воспользовался познаниями, полученными при осмотре полок у Корбарха.

Аракаси вышел в путь под покровом ночной темноты. Ноги, обутые в сандалии, твердо ступали по каменистой тропе, ведущей к безопасности. Теперь, когда он шел среди высоких трав, мокрых от росы, его обступали воспоминания — о конце Корбарха и еще об одной смерти. Воскрешая в памяти те события, он вдруг осознал, что в нем самом произошли перемены. Никогда он больше не сможет так обойтись ни с одним человеком — ни ради Мары, ни во имя долга, ни во имя чести. Это стало для него невозможным после того, как он держал в объятиях умирающую куртизанку: он видел на ее месте другую девушку. Ему открылась тайна собственного сердца. Если противоядия Корбарха не спасают от яда, попавшего в кровь Аракаси… Внезапно новое воспоминание всплыло на поверхность, и фатализм Мастера быстро улетучился. Теперь перед его мысленным взором стояла обезумевшая девушка в спальне Обехана, заливавшаяся слезами в истерическом припадке. В те минуты ее бормотание и всхлипы ускользали от его внимания, но, как видно, запечатлелись в неких тайниках памяти, и сейчас с устрашающей ясностью он вспомнил произнесенные ею тогда слова. А она сказала: «Он знает Камини!»

Камини… одна из двух сестер-близнецов, из которых одна принадлежала немощному старику, а другая умерла вместе с Обеханом.

Аракаси перешел на бег, задыхаясь и испытывая нестерпимые муки. В первый раз за всю свою жизнь он исступленно молился богам Келевана, заклиная всесильную Сиби — саму Смерть не призывать его в чертоги ее брата Туракаму. Он молился об удаче или о чуде… вероятнее всего, ему потребуется и то и другое. Ведь он, позволив себе поддаться чувствам в спальне Обехана, тем самым обрек на смерть и вторую сестру, Камлио. Он оставил помешанную в живых, исходящую слезами и лепечущую, а между тем поиски убийцы Обехана продолжались. В ночном мраке, возможно, уцелевшим охранникам не по силам будет обыскать каждую щелочку, но, когда наступит рассвет и прибудет Тайренхан, начнется более методичное дознание. Куртизанка будет допрошена.

Аракаси пришлось признать и другую горькую истину: если он попадется, его смогут заставить говорить, потому что в его жизнь вошла Камлио.

Он запретил себе бесплодные терзания. Спасение девушки, которую он полюбил, зависело только от Мары. Но и защита Мары теперь зависела от девушки, ибо ей известно, что он служит влиятельной и очень богатой хозяйке. В Империи таких правительниц было не много. Братство Камои будет нападать на Мару с удвоенным ожесточением. Если прежде эти фанатики наносили удары ради чести, то теперь они станут биться за свое выживание. Стремясь как можно скорее добежать до Камлио, Аракаси опережал убийц лишь на несколько минут. Если бы ему посчастливилось связаться с одним из своих новых сподвижников в Онтосете, он мог бы переслать в Акому драгоценный трофей, но нельзя было задерживаться ни на мгновение. Как только станет известно, что чужак, убивший Обехана, узнал Камини, община предпримет специальный розыск и пройдет по следу вдоль всего пути от их цитадели до работорговца, а от него

— к Камлио. За собой они будут оставлять новые и новые трупы. Если их агенты в Кентосани получат указания раньше, чем он сможет вызволить Камлио…

Обливаясь потом, Аракаси прибавил ходу. Позади оставались поля и сады, торные дороги и борцовские арены… Ах, если бы сейчас в его распоряжении была одна из проклятых лошадей Хокану…

Душу Аракаси постепенно наполняло странное ликование, как будто он только что ощутил полноту жизни и бытия. Его безумное нападение на Обехана увенчалось успехом, и секретные записи общины были у него в руках. Победа кружила голову. Упругость почвы под ногами, покалывание от заноз в коже, каждый вздох, от которого горело в груди, — все эти ощущения дарили нарастающий восторг. Какой-то частью сознания Мастер понимал, что так сказывается действие принятых им снадобий, но ему было очевидно и другое: эта сверхъестественная ясность восприятия порождена тем, что ему открылась истинная цена ставок, поставленных им на кон.

Торопливо прокладывая во мраке свой путь, он всесторонне обдумывал это откровение. Рожденный женщиной из Круга Зыбкой Жизни, в любви между мужчиной и женщиной он не видел ничего таинственного или загадочного. Он всегда жил своим умом, полагаясь на собственное искусство и собственные воззрения, выработанные посредством беспристрастного наблюдения за жизнью других человеческих существ. Он видел, как усложнилась жизнь Мары из-за ее любви к варвару Кевину, и его это заинтриговало. Огонь, который загорался у нее в глазах в присутствии Кевина, Аракаси приписывал извечному стремлению женщины придавать романтический ореол простым отношениям с мужчиной. Что же еще могло бы побудить ее пройти через тяготы беременности и муки родов, холодно рассуждал он.

Но теперь, когда он мчался изо всех сил, так что сердце, казалось, готово разорваться, а в горле стоял комок из-за непролитых слез, он думал о девушке с волосами цвета меда, пока еще живущей на земле, и о ее погибшей сестре. И теперь, проламываясь через мокрый от росы кустарник или вырываясь с поразительной беспечностью на освещенную луной дорогу, он видел, что был не прав. Глупо, отчаянно не прав.

Прожив полжизни, он едва не проморгал, едва не упустил из виду величие той магии, которую поэты называют любовью.

Он резко остановился и оглянулся по сторонам в поисках носилок, которые, как было условлено, должны ждать его в этом месте.

Пытаясь совладать с дыханием, он загадывал далеко вперед. Если он останется в живых, если ему удастся спасти сестру погибшей куртизанки от мести фанатиков из Камои — а ночное дознание непременно приведет их к ее порогу… чего он может ждать? Ее цинизм, рожденный разбитыми мечтами, позволит ли ей хоть когда-нибудь научить его тому, что теперь он больше всего жаждал узнать? Ему мучительно, до боли хотелось увидеть — может ли вообще быть заполнена пустота, которую он обнаружил внутри себя.

Он снова круто обернулся, и здесь, на пустынной дороге, ему открылась еще одна тяжелая истина этой грозной ночи: исполненная сегодня миссия была последней, к которой он мог приступить, не ожидая от ее исхода никаках последствий лично для себя… если не считать жизни или смерти. Ибо он безвозвратно утратил отрешенность, выделявшую его из числа сотоварищей и обеспечивавшую кристальную ясность мысли, которая делала его гением в своем ремесле.

Проснувшаяся в нем потребность уже не позволяла ему остаться тем, кем был он до сих по. Никогда не сможет он глядеть на других сквозь привычную призму бесчувственного равнодушия. Не сможет больше по своей воле, не ведая сомнений, носить чужие личины и копировать чужие повадки. Светлокудрая куртизанка навсегда лишила его той легкости, с которой он вживался в чужую шкуру.