Мемуары посланника - Карлис Озолс

Во имя мира и международной справедливости

Мировая война окончилась сильнейшими протестами лучших людей против тайной дипломатии, в ней справедливо видят источник международных осложнений.

Прошло двадцать лет, и мы снова находимся в том же положении, что и перед войной, тайная дипломатия наших дней губит здоровое, открытое сотрудничество народов и государств.

Идея мира давно занимает человечество. С каждым днем я яснее вижу ее торжество. Это моя вера.

Руководимый побуждениями способствовать миру, я решил поделиться своими воспоминаниями и работой, проводимой в течение двадцати лет на международном поприще, сначала в качестве обыкновенного гражданина, потом чрезвычайного посланника и полномочного министра молодой Латвийской республики в СССР.

К опубликованию мемуаров меня толкнула сама Советская Россия, как это будет видно далее.

Надо не закрывать, а вскрывать, крепкими растворами вымывать международные язвы на здоровых народных организмах, и тогда они скорее зарубцуются. Также следует изыскивать более прочные основы сосуществования народов.

В этом смысл и цель данных мемуаров.

К. В. Озолс

В 1914 году Петербург был переименован в Петроград. Случаются знаменательные мелочи. Казалось бы, в чем смысл переименования города? Смена вывески на станции. Однако эта перемена в имени города Петра уже тогда ознаменовала передел истории. Россия расставалась со своим устойчивым прошлым, ступив на новый извилистый и шаткий путь. Настроение у всех становилось более мрачным, утрачивалась вера в победу. Низы ворчали, глядя исподлобья и косо, в самом воздухе витали недобрые, угнетающие предчувствия.

В эти годы я был представителем Министерства путей сообщения на Путиловском заводе и других заводах и фабриках Петрограда. Таким образом, для меня открылись многие возможности встречаться и знакомиться с обширными рабочими слоями, общественными кругами и их представителями. Помню, как проходили эти дни, их нельзя забыть.

Вот Путиловский завод. В большом зале накрыт обеденный стол, уставленный прекрасными кушаньями и напитками. Тут же закусочный стол a la fourchette. Даже в первоклассном петербургском ресторане не всегда был такой богатый обед. За стол садились представители министерств, артиллерийские генералы, приезжавшие с фронта военные специалисты, известные профессора. Известно, что за обедом, за стаканом вина, люди становятся доверчивее друг к другу, развязываются языки, к тому же здесь собрались «свои люди», и неудивительно, что велись совершенно откровенные разговоры. Они могли изумлять и пугать. Передавались страшные и грозные слухи о русской армии. Рассказывали удивительные вещи. Все в один голос твердили, что армия слаба в организационном отношении, при таком положении дел войну не выиграть, Россию ждут самые горькие военные неожиданности и она стоит перед катастрофой.

Помню, сколь удручающее впечатление произвел на меня один разговор, состоявшийся в сентябре 1915 года. Речь шла уже не только о проигрыше в войне, но и о приближающемся политическом сотрясении, назревающей революции. В беседе участвовал и весьма почтенный артиллерийский генерал Мясютин, который, между прочим, сказал: «Думается, и я свою жизнь закончу на телефонном столбе».

Как и многие другие в то время, он не ошибся, не обманули предчувствия. Впоследствии, уже латвийским посланником в Москве, я приехал в Петроград и был приглашен осмотреть Путиловский завод, перешедший, как и все другие предприятия, к советской власти. Случайно я встретился с рабочим, который помнил меня. Я осведомился о генерале Мясютине и узнал, что в разгар революции он был повешен рабочими завода.

Тяжкие предвидения волновали не одного Мясютина. В начале войны Российская империя, казалось, разваливалась. По существу, царило безвластие. Во всем чувствовался моральный упадок. Это понимали и ощущали высшие классы, интеллигенция, дворянство, чиновничество, это было ясно и широким народным массам, хотя между ними и верхами всегда лежала непроходимая пропасть. Господствующий класс, особенно аристократия и правящие круги, был совершенно чужд народу. Друг другу они не доверяли. Свобода, права человека, личное достоинство, уважение к личности – все это были пустые слова. Высшие классы испытывали к народу плохо скрытое презрение. До войны народ молчал, но то, что оставалось скрыто в годы мира, невольно и неизбежно раскрылось в дни войны. Кто идет умирать, кто становится на защиту Родины, тот без посторонних внушений начинает требовать уважения к себе, признания своих прав. Война уравнивает. Массы это поняли.

Их гнев и протесты, полускрытые и явные, должны были усилиться от сознания общей неразберихи и безнадежности. Одно дело защищать Отечество, землю отцов, и совсем другое – бессмысленно погибать, потому что ничего не сделано, не предусмотрено, кругом разруха, а наверху взяточничество.

Всех, сверху до самого низа, раздражало и приводило в бешенство одно только имя Распутина. С его именем и его кликой неизменно и вполне справедливо связывалось представление о предательстве. Ходили легенды о его влиянии, власти. Эти легенды оказывались правдой. Еще вчера великая Россия обреченно шла к роковым событиям, тысячи рук толкали ее в бездну.

Тревога охватила не только Петроград, но и всю остальную Россию. В таких обстоятельствах, когда туча нависла над Россией, латвийский народ, почти два миллиона, начал организовываться в национальные батальоны, взялся за меч, чтобы вести борьбу со своим вековым врагом, немцами, и попытаться спасти Россию в минуты ее развала. Из всех многочисленных народов и народностей, входивших в состав Российской империи, латыши в этом отношении оказались единственными, не считая Польши, формировавшей тогда свои легионы.

«Латыши спасали Россию». Сейчас это звучит как ирония, чего ради латышам было браться за это дело? Какая в этом логика? Больше двухсот лет, совместно с другими балтийскими народами, латыши страдали под властью русских царей, одобрявших действия балтийских баронов. Немецкий гнет латыши переносили с XIII столетия. Беспристрастному историку придется серьезно задуматься над этим вопросом и тщательно разобраться с этой с виду странной миссией, которую взял на себя латвийский народ. Вдруг стать на охрану и защиту своего угнетателя и проявить при этом самоотверженный героизм! Да, это чудо. Но тут-то и сказался, дал о себе знать здоровый народный дух.

Он чувствовался в маленькой Латвии повсюду, говорил с древних могил латышей. Объединение народа происходило незаметно, однако окрепло с самого начала мировой войны.

Исторически обостренный национальный инстинкт вел его в те дни по верному пути. Организаторы и руководители латвийских батальонов еще не понимали ясно, что, спасая Россию, закладывают фундамент нового прекрасного здания, которое 18 ноября 1918 года осветится и заблестит в качестве свободной, независимой Латвии. В разрухе войны, в общем начавшемся распаде империи, подорванности духа, угнетающей обстановке общей безнадежности латвийский сектор казался и был тогда чуть ли не единственным здоровым и крепким.